НОВОСТИ

09.09.16. Новый сайт ПГП на PGPALATA.RU >>

08.09.16. Павел Селуков: «Пермские котики станут жителями Европы» Подробнее >>

08.09.16. Пермяки продолжают оспаривать строительство высотки у Черняевского леса Подробнее >>

08.09.16. В Чусовом появятся 54 контейнера для сбора пластика Подробнее >>

08.09.16. Жителям Перми расскажут об управленческих технологиях и их применении в некоммерческом секторе Подробнее >>

08.09.16. Пермские общественные организации могут обновить состав Комиссии по землепользованию и застройке города Подробнее >>

07.09.16. Историческое общество намерено помочь пермяку, осуждённому за реабилитацию нацизма Подробнее >>

07.09.16. До открытия в Перми «Душевной больницы» для детей осталось чуть больше полугода Подробнее >>

06.09.16. В Перми на Парковом проспекте открылся новый общественный центр Подробнее >>

06.09.16. Павел Селуков: «Мой гепатит» Подробнее >>

Архив новостей

ПИШИТЕ НАМ

palata@pgpalata.org

Игорь Аверкиев

Версия для печати

Почему и зачем

Каждому из нас по наследству, из века в век, передаётся одна большая общая проблема – мир несовершенен. Мир всегда несовершенен. И мы всегда пытаемся как-то его изменить, сделать лучше. В каждую эпоху, в каждом обществе вырабатываются свои представления о том, как изменить жизнь к лучшему. Рецепт лучшей жизни есть всегда. Есть он и в наше время. Уже многие годы один и тот же рецепт на всю планету, с естественной претензией на все времена.

Если вы считаете, что у вас в стране всё плохо, значит, вам нужны «рынок, демократия, права человека и гражданское общество». Они нужны вам и как рецепты, и как мечты, и как способы. Если вы считаете, что они у вас уже есть, но всё равно всё плохо, значит, у вас «ненастоящие рынок, демократия, права человека и гражданское общество». И так последние 30-50 лет – в разных местах по-разному.

Не то чтобы я был против «рынка, демократии, прав человека и гражданского общества» как таковых (хотя, что они такое как таковые?). Я против фанатизма, монополизма, фундаментализма, тоталитаризма, идиотизма и тому подобных безобразий, свивших себе уютные гнёзда на ветвях «рынка, демократии, прав человека и гражданского общества». А ещё я не могу не замечать всё нарастающей бесполезности этой четвёрки для решения всё нарастающих проблем.

«Верхам» с помощью «рынка, демократии, прав человека и гражданского общества» всё труднее управлять «низами». «Низам» с помощью «рынка, демократии, прав человека и гражданского общества» всё труднее влиять на «верхи». И тем, и другим с помощью «рынка, демократии, прав человека и гражданского общества» всё труднее решать «общепопуляционные проблемы» - демографические, геополитические, экологические, экономические и прочие безопаснические.

Не то чтобы я считал, что от «рынка, демократии, прав человека и гражданского общества» нужно срочно избавиться. Это невозможно, да и не нужно. Просто пришло время менять своё отношение к «рынку, демократии, правам человека и гражданскому обществу»: никакие они не рецепты, для многих - уже и не ценности, для других - идеалы, стремительно превращающиеся в политическое плацебо¹. Сегодня «рынок, демократия, права человека и гражданское общество» становятся понятнее, если к ним отнестись, прежде всего, как к чьим-то продуктам и чьим-то товарам. Нужно просто понять, насколько они полезны, и не «всем людям доброй воли» чохом, а лично мне, для решения моих проблем в обществе и с обществом. В чём их конкретная для меня польза, и что мне стоит сегодня их приобретение и потребление. «Рынок, демократия, права человека и гражданское общество» - не чипсы, а мы не дети, чтобы пожирать их всегда, везде и вопреки всему.

***

Мы живём во времена, когда можно всё. Совсем всё.

Одна эпоха уходит, другой не видно. История не кончилась, но очень устала от людей и объявила перерыв. Что касается будущего, то оно просто бросило нас: спряталось где-то и трепещет в ожидании, когда мы его найдём. Поэтому, глядя в пустоту, мы имеем право на всё, на любые завихи и эксперименты: хоть с кем и хоть с чем. В нашем обществе всё под вопросом: от идеалов и фобий² до парламентов и денег. Но глупо в такой переделке экспериментировать только с тем, что уже есть – надо экспериментировать с тем, чего нет. Надо найти и привести другую эпоху: хоть за руки, хоть за ноги. Сама она не придёт. Сами они приходили раньше, до монаха Лютера³.

***

Как и многие, я убеждён, что с некоторых пор не только перечисленные «рынок, демократия, права человека и гражданское общество», но и многие прочие ценности, рецепты и практики модерна-постмодерна занимают незаслуженно много места в наших головах и в наших делах, и уже начинают мешать жить. Хотя некоторую сиюминутно-практическую и на-безрыбье-символическую пользу всё ещё приносят.

Быстро о модерне-постмодерне

Модерн - это европейский по происхождению способ мировосприятия и миропроектирования, основанный на представлении о прогрессе как поступательном развитии от низшего к высшему. Модерн исторически соответствует Новому времени, Капитализму, Индустриальному обществу, эпохе Просвещения..

Условно говоря, традиционные, домодерные общества жили и живут воспроизводством традиций. Каждое новое поколение в этих обществах просто хочет воспроизвести жизнь предыдущего поколения, но только побогаче, посытнее – их время циклическое. Модерные же общества живут развитием. Каждое новое поколение отрицает предыдущее и приходит в мир со своим проектом жизни: их время - линейное, такое время и называют «прогрессом».

Модерн - это постоянное освобождение от предыдущего. Но у предыдущего/традиционного всегда есть сторонники, поэтому классический модерн – это бесконечные революции (до модерна революций не было). Модерн, как бесконечное освобождение, естественным образом предполагает свободу всяческой конкуренции, относительную свободу низов (по крайней мере, личную свободу) и стремительное развитие всего. Но модерн погрузился в кризис, так и не став универсальным для всего человечества: некоторые традиционные и даже модернизированные общества Азии, Африки и Латинской Америки до сих пор живут в циклическом времени - от урожая до урожая, от свадьбы до свадьбы, от вождя до вождя. Они просто не умеют ожидать того, чего не было.

Постмодерн – это тоже европейский по происхождению способ мировосприятия и миропроектирования, зафиксировавший кризис западного развития. Постмодерн симулировал прогресс, заменив развитие содержаний развитием форм. Постмодерн не снял, а лишь завуалировал главную проблему модерна – социальный, духовный и моральный прогресс оказался относительным. «Лучшее», «высшее», «истинное» в общественных отношениях оказалось лишь точкой зрения, конвенциональной иллюзией. Цели оторвались от идеалов. Будущее лишилось радости и обесценилось. Запад повис.

Внутренние, системообразующие конфликты угасающей Эпохи Просвещения⁴: между либерализмом и социализмом, «правыми» и «левыми», «фашистами» и «гуманистами», консерваторами и прогрессистами, модерными и постмодерными общественными нравами - уже не изменяют жизни. От их вялых, из последних сил, столкновений уже ничего не рождается. Внутри нашей эпохи, внутри трёхсотлетней духовной империи Прогресса-Равенства-Гуманизма альтернатив сегодняшним никудышным рецептам мы уже не найдем.

В современном мире уже и модерн с постмодерном находятся по одну сторону баррикады. Их противопоставление уже не актуально. А что актуально, что по другую сторону баррикады? А там - многообещающая пустота. Пространство, заполненное неизвестным. Впрочем, что-то, где-то, кому-то, наверное, уже известно, но широкая публика не в курсе (я специалист по широкой публике - я её часть: если я чего-то не знаю, значит, и широкая публика этого не знает). А если что-то неизвестно широкой публике, значит, того и нет. Пусто.

Пустота общественного будущего заполняется не научными измышлениями и не политическими программами, а массовым нигилизмом публики и безудержными мечтаниями обывателей. Уже потом учёные и политики разольют этот бульон настроений в тарелки теорий и программ. Но разливать пока нечего.

Не надо экспериментировать с «рынком, демократией, правами человека и гражданским обществом», надо экспериментировать без них, надо экспериментировать мимо них. «Рынок, демократию, права человека и гражданское общество» не надо отрицать или принимать, через них надо перешагнуть. У них ещё осталась какая-то своя жизнь, своя для кого-то польза (плацебо в ком-то ещё работает), пусть они и живут этой жизнью и этой пользой. А нам нужно идти дальше.

Демократия реальна, как реальна мёртвая известковая основа кораллового рифа. На известковых скелетах старых кораллов разрастаются и цветут новые. Основа кораллового рифа мертва, но она основа.

***

Архаичность «ценностного комплекса модерна-постмодерна» очевидна для многих, но не обсуждаема в модернизированных обществах. Точнее, обсуждаема только в «интеллектуальных гетто»⁵. В массовых коммуникациях, в «глобальной болтовне» она табуирована, запечатана некой общественной конвенцией⁶: элиты не могут себе позволить обнуления ценностного и рецептурного пространства, обыватели не суются туда, откуда веет неизвестностью и непонятностью. Вот и молчат все перед всеми, всё понимая или ничего не понимая, но следуя инстинктам. Вымученная жизнь в состарившейся современности.

Жизнь просто впихивает в повестку дня духовное мужество, интеллектуальную отвагу и безрассудство безверия. Всё это появляется само собой, если преодолена мировоззренческая закомплексованность и отброшены политические сантименты. Возможно всё, если понять, что другого выхода нет.

Живёт в наших лесах и полях маленький зверь - Ласка. Очень маленький зверь, но не зверёк. Давным-давно биологи определили его в семейство куньих. Имея дело с Лаской, важно понимать: Ласка - не просто изящное маленькое животное с нежным именем, родственник горностая, она - идеальный хищник. Но не тот хищник, который в романо-германских языках – губитель и истребитель всего живого. Ласка - хищник как охотник: умелый и дерзкий добытчик пропитания. Ласка - ни какой-нибудь там хорёк, который, ворвавшись в курятник, передавит всех беззащитных кур-идиоток, утащит одну, съест её мягкие тёплые внутренности и оставит неприбранное растерзанное тело на произвол мелких падальщиков.

Ласка убивает аккуратно, изобретательно, целеустремлённо. Каким бы безрассудным ни казалось её хищное поведение, она расчётлива и осмотрительна. Ласка не может позволить себе потерять голову в сладостном дурмане убийства. Из-за своих лилипутских размеров она не может господствовать над жертвой – она с ней всегда состязается. Ласке часто приходится из последних сил добиваться смерти жертвы. Восстановление сил стоит ей так же дорого, как и их трата. Убийство для Ласки - тяжелый, но высококвалифицированный труд. Поэтому Ласка универсальна и вездесуща в той максимальной степени, которую только может себе позволить теплокровное плотоядное существо таких размеров. Будучи по рождению норным охотником, она прекрасно плавает, ловко карабкается по всему и везде, где только можно и нужно. Повсюду Ласка в состоянии обеспечить себе достойную жизнь: в лесах и полях, в горах и городах, в песках и снегах.

Ласка, без пропаганды, зверь особенный, живущий на грани биологии. Она – один из самых маленьких и самый эффективный на планете хищник. Эффективность в данном случае - это простое соотношение веса охотника и жертвы. Вес Ласки - 100-200 граммов, длина - 20-30 сантиметров с хвостом. И вот этот-то двухсотграммовый зверёк, предназначенный природой к добыванию мышей, убивает перепелов, рябчиков, кроликов, зайцев и даже пятикилограммовых тетеревов. Жертвы бывают в 10-20 раз массивнее, тяжелее охотника. Сотворить такое больше никто не может в мире хищников: от членистоногих до млекопитающих. Самые искусные и мощные охотники-одиночки – тигры и ягуары могут убить буйвола весом, в 3-5 раз превышающим их собственный, но не более. Великая и ужасная белая акула бросается только на тех, кто меньше её, причем, желательно, раз в пять. Стайные хищники: от муравьёв до гиеновых собак и океанских касаток могут затравить добычу во много раз крупнее каждого из них. Но делают они это скопом. Ласка же – охотник-одиночка. Маленький одинокий добытчик.

Охотясь, Ласка отважна, бесстрашна, безрассудна, безумна, волшебна. Некоторые, правда, предпочитают слово «свирепа». У наблюдателя создается впечатление, что она совершенно ничего не боится. Ей будто бы плевать, упадет ли она с высоты 20 метров на береговой галечник, вцепившись на взлёте в горло озёрной чайки или сломает о еловый сук тонкий прутик своего позвоночника, болтаясь на шее обезумевшего от страха зайца, мчащегося сквозь лес со скоростью 40 километров в час. Я видел фотографию, на которой Ласка висела, вцепившись в горло глухаря, который метался с нею в небе над верхушками берёз.

На самом деле, благодаря своим крохотным размерам и некоторым особенностям организма, Ласка гораздо меньше, чем другие хищники, уязвима для травм – потому и «бесстрашна», потому и «искусна». Но кому интересна подоплёка столь блестящих результатов.

Возможно всё.

Успешным сегодня бывает только первый шаг

Меня достали либерально-демократические фундаменталисты. Не встречал людей более неприятных, чем интеллигентные фанатики, разве что просвещённые гопники.

***

Меня бесит пресловутый «кризис парадигм⁷». Он изводит меня прямо в быту. Мне нужно хоть как-то понимать человеческий мир, чтобы наслаждаться его величием и помаленьку приспосабливать к собственным нуждам. Мне позарез нужна нетупая «картина мира», которая бы не оскорбляла моих чувств, вкусов и комплексов. Как и многие, окунаясь в поток наших общественных несовершенств с привычным набором либерально-демократических, гуманитарно-социалистических и консервативно-националистических шаблонов, я стремительно тону под тяжестью тотального непонимания всего. Тотальное непонимание постепенно становится фатальным.

Недостатком «либерального» или «социалистического» ничего уже не объяснить. Политический постмодерн в лице волшебных палочек толерантности⁸, политкорректности⁹, мультикультурализма¹⁰ и т.п. уже никого ни от чего не спасает. Социализм превратился в элитарную профессорскую идеологию и приобрёл новую социальную нишу: затянувшееся пубертатное¹¹ увлечение нежизнеспособных юношей. Радикализмы ушли из большой политики и тихо умирают в субкультурах¹² и в разрешённых ритуалах с битьём витрин. Радикальный центризм¹³ дискредитирован фашизмом. Нацизм смешон на фоне фундаментального межнационального разделения труда, в том числе на национальных территориях. Нацизм смешон, но национализм по-новому сверхактуален, при том, что ни один ответ на «национальный вопрос» так никого и не устроил. Любые гуманитарные усилия в одном месте множат количество несчастных и обездоленных в другом, а то и в этом же. Миротворчество затягивает и воспроизводит войны. Государственный гуманизм разрушает человека. Социальная справедливость разрушает сообщества. Гражданское общество оказалось удовольствием для благополучных. Демократии, выйдя за национальные рамки, становятся диктатурами. Права человека стали знаменем войн и межцивилизационной ненависти. «Фашисты» с «антифашистами» создают зеркальные субкультуры. «Ксенофобы»¹⁴ и «человеколюбы» соревнуются в хамстве и нетерпимости. Одна треть человечества смеётся над «демократией», одна треть презирает её и одна треть не знает, что это такое, но все три трети цепляются за нее из последних сил. И это при том, что классические демократические институты¹⁵ больше не принимают политических решений, а только оформляют их. Страны распадаются на регионы, общества распадаются на субкультуры, нации просто распадаются, причём делается всё это на сцене «глобального мира», а вокруг всё те же государства, идеологии, парламенты, партии, генеральные ассамблеи ООН. Политический гуманизм (права человека, сильная социальная политика и миролюбивая внешняя) вошел в непримиримое противоречие с рынком, свободой конкуренции и геополитическими интересами «гуманистических государств» - «политический бал» начали править «двойные стандарты». Массовое государственное человеколюбие оказалось очень дорогим удовольствием. Оказалось, чтобы иметь возможность быть гуманным, надо где-то кого-то обобрать, обездолить: заработать на гуманизм невозможно, заработать можно только на себя, а обирать уже почти некого. Казалось бы, все рецепты «правильного общества» и «правильного общественного поведения» давно и всерьёз разоблачены, но всё равно продолжают выписываться в «политических аптеках».

Все, кому положено это знать и понимать, знают это и понимают. Но на политические курки не нажимают – боятся. Боятся остаться в «пустыне реального»¹⁶.

***

Вопрос не в том, прав ли либерал, социалист, националист или гуманитарный бюрократ, а в том, полезен ли он с его взглядами лично мне, в решении моих проблем. И дело не в том, что все они так уж бесполезны и не правы. Это не так. В каких-то обстоятельствах мне представляется полезным и интересным либеральный взгляд на вещи, в каких-то – социалистический, а в каких-то – националистический вперемешку с правозащитным, где-то и политкорректность не повредит. Казалось бы, вот она гармония – в постмодернистской политической эклектике¹⁷. Но не тут-то было. Невозможно сказать «националистическое» или «либеральное» «А», решить какую-то конкретную проблему и остановиться. Дескать, тут немного, для пользы дела, побуду «либералом-демократом», там для пользы дела немного побуду «социалистом-гуманистом», здесь позакручиваю гайки «националистом-консерватором» – и в итоге молодец. Так пробуют многие, но молодцами быть ни у кого не получается. Политическая логика обязательно потребует от деятеля, сказавшего «националистическое» или «либеральное» «А», сказать и следующее «Б», «В», «Г», «Д», «Е» и т.д. И беда в том, что в сегодняшних общественных обстоятельствах политический тупик гарантирован уже на стадии «В», а иногда и «Б», именно потому, что все эти «политические лекарства» безнадёжно устарели, все общественные «вирусы», «бактерии» и «паразиты», с которыми они призваны бороться, уже давно выработали против них иммунитет. Успешным сегодня бывает только первый шаг. После которого общественные беды приходят в себя и дают достойный отпор. Достаточно вспомнить любую политическую инициативу Владимира Путина, Николя Саркози или Сильвио Берлускони. Их кредо – «много бесперспективных результатов»¹⁸

«Успешным бывает только первый шаг» - универсальный закон современной жизни. Политика, искусство, бизнес – во всём исчерпанность сюжетов, повсюду бесперспективность любого движения при полной невозможности прекратить само движение. Чем ярче, мощнее, красивее первый шаг, тем бессмысленнее следующие шаги, тем гарантированнее жалкий конец. Если не хочется ковыряться в политике и экономике, вспомните мегакультовый сериал «Остаться в живых».

«Остров» с его обитателями, как «чёрная дыра», всосал в себя внимание сотен миллионов зрителей, предъявив в итоге спрессованную зрительскими ожиданиями пустоту. «Остаться в живых» - не случайность в мире постмодерна, он - его квинтэссенция, почти апофеоз: блестящий «первый шаг», затем циклически неисполняемые обещания смысла в исполнении харизматичных, но принципиально синтетических персонажей-трансформеров. Добро и зло заменены сентиментальностью, поступки - событиями, смыслы - обещаниями. Внимание приковано – разочарование обеспечено. Ещё немного и мы научимся получать удовольствие от разочарований. Таков и современный политический процесс. В этой же логике развиваются многие общественные инициативы.

Но, думаю, апофеозом тщетности постмодерной политики будут добропорядочные усилия Барака Обамы, Дмитрия Медведева и их «клонов». Впрочем, ничем хорошим не закончилась и последняя попытка классической, идеологически жёсткой (право-консервативной) модерной политики Джорджа Буша.

Свобода и справедливость, «правые» и «левые», радикалы и умеренные, антагонисты и центристы не отменяются, и через тысячу лет не будут отменены. Но какими они предстанут без либерализма, социализма, национализма, мультикультурализма, фашизма, политического гуманизма и прочего? Как идти по жизни без путеводных звёзд эпохи модерна-постмодерна?

***

Новый мир не может быть более справедливым, чем сегодняшний, но он может быть более честным и ясным - более настоящим. Лично меня бы такой устроил.

***

Почему я хочу другого? Потому что многие годы занятости сначала в политике, а затем во всевозможных гражданских инициативах вбили в меня одно очень стойкое убеждение: невозможно добиться серьёзных позитивных изменений в общественной жизни, опираясь исключительно на традиционные идеологии и рецепты модерна-постмодерна (я именно об изменениях, а не о сиюминутных успехах и выгодах). Последние 20 лет в жизни Запада и России, по-моему, на все 100 % подтверждают это моё убеждение. То же самое, но только «от противного», доказывает современное стремительное развитие «социалистического» Китая и «капиталистической» Индии: всё-то у них не так, как положено, но у истории от их стремительного подъёма свист в ушах. То немногое в моей жизни, что я могу считать успехом, тоже состоялось благодаря невосприимчивости к классическим рецептам.

Насмотревшись на причуды российской и северо-атлантической политики последнего десятилетия, я проникся устойчивой нетерпимостью к либерально-демократическим фундаменталистам, к этим благочестивым фанатикам, растлителям собственного разума. Впрочем, по старой привычке я и фашистов тоже терпеть не могу, даже, как положено образованному человеку, я их ненавижу. Правда, настоящие фашисты давно закончились, остались одни легенды и банды злых клоунов. Любители же демократии, казённых свобод и бюрократического гуманизма – лжецы, у которых власть, и именно они отвечают за бесперспективность современного мира.

Забавно звучит формальный перевод либерализма на русский язык: свободность, свободство, свободничество, а на «европеизированном русском»: свободизм. Либерализация - свободизация, Либерия – Свободия, либеральный - не свободный, а свободский, свободистский, свободнический или даже свободизмический и свободистический. Но есть у нас и нормальные слова на эту тему: «освобождение» (вот она – национальная идея, вечный смысл российской жизни), «свободолюбие» («справедливолюбия» почему-то нет), «свободомыслие» (очень странное слово, если вдуматься).

Что касается сегодняшних честных леваков (я именно о честных и массовых левых), то их можно только жалеть – мотивы их хоть и чисты, но их смыслы давно бескровны, а легенды бледны и воняют синтетикой «а ля Че Гевара». Их политическая дистрофия вопиет, а их неспособность покинуть социалистическую колыбель (социальное равенство + гуманизм) делает бессмысленными любые обновленческие попытки. Жизнь давно заказала им поиски Справедливости в новых местах, а они всё ещё пытаются докопаться до неё под фонарём Равенства.

Очень хочется хорошо относиться к политическим гуманистам: к правозащитникам, активистам мультикультурализма, борцам с дискриминацией. Но добровольная кастрация толерантностью и правами человека – зрелище малоприятное, тем более, что жертва оказалась фиктивной. Они, чистые и добрые, в упорной борьбе за человеческое в человеке, превратились в хищных проповедников, таких же жадных до фанатичной паствы и духовной монополии, как любые другие разносчики любых других «духовных опиумов». Гуманитарный прозелитизм¹⁹ убивает гуманизм. «Фашисты» получили достойных оппонентов. А человек как имел, так и имеет право ненавидеть, отмщать, любить своих больше, чем чужих. Человек всего лишь не имеет права быть жестоким, безжалостным и вероломным. Всё остальное ему дозволено.

Лишите человека ненависти, и вы лишите человека души и воли к сопротивлению. Людям приходится ненавидеть. Врагов не отменить. Ненависть никогда не унижала ненавидящего человека, но иногда возвышала его. Без ненависти не бывает освободительных войн. Без ненависти не бывает великих побед «хорошего» над «плохим».

На самом деле мы не против ненависти. Мы против ненависти к нам. А это уже частная проблема, не имеющая общественного решения. Социальную, национальную и прочую рознь/вражду/ненависть современные «политические гуманисты» в политических целях специально накрепко связывают с жестокостью. В обществе же табуирована именно жестокость, но не рознь/вражда/ненависть.

Ксенофобия – страх/враждебность к чужим - не патология, а всего лишь одна из стратегий частной и общественной безопасности. И люди выбирают эту стратегию не по прихоти или злой воле, а из удобства и выгоды.

Глупо бороться с ненавистью, умно бороться с жестокостью.

Дело не в том, что нельзя ненавидеть, а, в том, чтобы не становиться объектом ненависти и не унижаться при этом.

В общем, я всеми недоволен, ко всем у меня претензии, никто мне не нравится, никто из тех, кто знает, кто он и как он называется. Мне нравятся те, кто не знают, кто они, у кого ещё нет названия. Будущее - в неназванном.

***

Если тебе время от времени приходится выныривать из частной жизни в общественную, то очень важно точно знать, кто ты в данный конкретный момент: «правый» или «левый», за Свободу ты или за Справедливость?

Я, скорее, «правый», чем «левый», более «белый», чем «красный». Сегодня меня больше волнует брошенная Свобода, чем гниющая Справедливость.

Как-то моя жена удачно дополнила одно высказывание Саллюстия: «Лишь немногие предпочитают свободу – большинство ищет только хорошего господина, т.е. справедливость».

Но я уважаю стремления другой стороны. Мне унизительно жить в стране, переполненной униженными и оскорблёнными, и это заставляет меня что-то делать. Я понимаю, что если довелось оказаться бедным, не имея в запасе ни хорошего образования, ни популярных способностей, ни полезного людям опыта – трудно справляться с беспросветностью жизни без взбадривающих идеалов и рецептов Справедливости. Но взбадривающих! А не того засаленного б/у, что впихивают новым и старым бедным сегодняшние промоутеры²⁰ «левой». Хотя, надо отдать должное левым: они упорнее самовлюблённых правых ищут в себе другие смыслы.

Но, конечно, всё, как всегда, относительно.

Когда я, например, сталкиваюсь с «социальными реформами» пермского губернатора²¹ и его «функционально-целевого правительства»²², во мне просыпается жажда справедливости. Их синтетический, вульгарный, насильнический либерализм требует сопротивления, и самым естественным образом запихивает меня в «левую нишу».

Я в самолете. Лечу из Москвы в Пермь. Сидящий впереди пассажир листает журнал о рыбной ловле. Переворачивает страницы, рассматривает фотографии. На фотографиях пойманные рыбы: умирающие или уже мертвые. Фотографам нравятся задыхающиеся воздухом, широко раскрытые, рыбьи рты. Фотографы балдеют от возбужденных лиц рыбаков, от их крепких, уверенных мужских рук. Руки - в каждом втором кадре. Руки, демонстрирующие смерть рыбы. Мертвое ведь такое значительное.

На последней странице - судак с неестественно раскрытым ртом. Самодовольные пальцы мастера ловко нажали на челюстной сустав и демонстрируют фотографу результат умелой подсечки - крючок пробил нижнюю челюсть ровно посередине.

И, наоборот, когда, занимаясь своими делами, я натыкаюсь на «любителей народных бед»: будь то московские правозащитные «левозащитники», защищающие политические права тех, кому просто не хватает пенсий и пособий или юные леваки-«ботаники», рассуждающие о «поднимающем голову пролетариате» - я с удовольствием беру на себя роль оголтелого либерала, демонстративного социал-дарвиниста.

Потребитель мировоззрений

Люди - рабы своих мировоззрений. И это нормально. Хотя и неприятно. Наши мировоззрения ведут нас по жизни, и мы не можем им не доверять. Мы должны подчиняться нашим мировоззрениям, в противном случае всё, что имело смысл, его утратит. Но иногда с нашими мировоззрениями надо что-то делать… Иногда нужно прибираться в собственной голове.

***

В отношении возможностей человечества познать самоё себя я, как и многие, вполне себе агностик²³ (речь здесь только о социальном знании, о представлениях об общественном устройстве). Я убеждён, что ни одно духовное учение, ни одна научная теория, описывающая общество или отдельные его феномены, не объясняет их с ног до головы и на веки вечные. «Истина» в общественных науках, идеологиях и духовных исканиях, в лучшем случае, относительна и фрагментарна, в худшем – фиктивна и спекулятивна. Другое дело, что любое социальное учение или теория, чтобы иметь шанс быть принятым и стать признанным, просто обязана обрести облик «истины в последней инстанции» - к сожалению, так тупо мы устроены, тут ничего не поделаешь.

Ещё меньшее отношение к познаваемости человеческого мира имеют наши мировоззрения – мировоззрение любого из нас: от самого простого человечка до самого сложного человечища. Именно поэтому ещё в большей степени, чем отдельная общественная наука или религия, мировоззрение каждого из нас претендует на «абсолютную истинность». Опять-таки ничего не поделаешь: трудно жить, будучи не уверенным в своих взглядах и принципах. «Истина», «вера» и «авторитеты» снимают с нас тяжкое бремя неуверенности в себе. Истина – хитрость сомневающихся.

Относительность и бесконечная субъективность человеческих мировоззрений ни в коем случае не обесценивает сами мировоззрения: их «антропологическая²⁴» задача - не обеспечивать нас «объективной истиной» и «непреходящими ценностями», а актуально интерпретировать нашу жизнь и окружающий мир наиболее удобным и полезным для нас образом. cВот это-то «удобство» и «полезность» потом и одевается в «истины» и «ценности», а не наоборот. Моё мировоззрение, «мои истины» помогают лично мне жить и выживать. У юного гопника за окном совсем другое мировоззрение, другие «истины», они помогают жить и выживать лично ему. Наши мировоззрения очень отличаются. И очень соблазнительно одно из них назначить более правильным, более истинным. Но дело не в том, какой взгляд на общество признать «истинным для всех». Дело в том, какой из взглядов на общество удобней для жизни в обществе конкретным людям в конкретных обстоятельствах. Поэтому истина в «общественной навигации» всё-таки существует. Истина – в пользе.

Как и многие ненавистники постмодерна, я глубоко погружён в его логику. Он правит мною, а я сопротивляюсь.

В нормальном состоянии мировоззрение каждого конкретного человека всегда более или менее актуально, практично и потому полезно. Но бывает и «условно полезное» или вовсе бесполезное мировоззрение, живущее в человеке по инерции, по традиции, из-за недостатка альтернатив или поддерживаемое во вред человеку мощными внешними факторами. Кроме того, как известно, в норме наши «головы» всегда отстают от наших «рук», наше сознание/осознание всегда отстает от нашей практики (гении тем и отличаются от остальных людей, что у них всё наоборот). Идеям нужно время, поступкам – мгновения. Соответственно, людские мировоззрения, особенно в «эпохи перемен», всегда несколько запаздывают со своими интерпретациями новых практик. Мировоззрение человека, как правило, консервативнее жизни человека. Однако, это не проблема, как «не проблема» любой здоровый консерватизм из разряда «семь раз отмерь, один отрежь». Всё, как всегда, определяет мера - трудно уловимый перевес «плохого» или «хорошего». Главное, чтобы естественный мировоззренческий консерватизм человека не становился его внутренней «махровой реакцией». Мировоззрение не должно мешать индивиду и популяции быть успешными в конкуренции с себе подобными. Но ведь мешает. Иногда миллионам. Достаточно вспомнить тягостное, нежизнеспособное, расколотое «двоемыслием» мировоззрение советских людей на излёте социализма.

См. Приложение №1. Жизнь мировоззрений

Это я о том, что в силу самых разных обстоятельств «массовый западный человек» («образованный человек» в России) стал рабом модерн-постмодерной «картины мира», которая является одной из базовых составляющих его мировоззрения. Мы часто делаем не то, что от нас требует жизнь, а то, что следует делать из логики этой «картины».

Человек - потребитель своего стихийным образом сформированного мировоззрения, но как свободное существо, он время от времени должен становиться ещё и его осознанным производителем, да что «должен» - пусть хотя бы захочет. Пусть хотя бы немногие захотят. Пусть создадут из этого хотения моду. И процесс пойдёт.

Возвращение «Третьего Рима»

Россия – часть Большого Запада²⁵ - для меня это очевидно. Часть особая, периферийная, но часть. Это означает общую судьбу. Нам не отгородиться от проблем Европы и Америки. Нам не поживиться на их проблемах, поскольку их проблемы будут и нашими проблемами. Россия - не посредник и не буфер между Западом и Востоком, Севером и Югом. Россия – запасная часть Запада. Его последний оплот. Его живительный суррогат, каковым была Византия для античного Рима – первый восточный последыш впервые загнившего Запада.

Аналогии из древнеримской истории всё более уместны и эвристичны²⁶ в наше время, даже не надо защищаться оговорками о «хромоте любых аналогий»: римская жизнь на рубеже эр - хоть и «первобытный модерн», но модерн.

Первые современные люди жили недолго.

Средиземноморье. Рубеж эр. Римский Мир разрывают изнутри переросшие его титаны-себялюбцы. Их ничем не сдерживаемый индивидуализм впервые в истории правит бал. Великие эгоисты пытаются прорваться в новую несуществующую жизнь, но сил хватает только стать предтечами да наделать трещин.

Сулланские проскрипции – «ковровая» резня от безысходности. Гуманитарная прививка Спартака – рабы оказались людьми, предъявив способность создавать проблемы. Невротические бесчинства Катилины и Клодия. Гражданская война Цезаря и Помпея: никто не хотел начинать, никто не хотел убивать. Насильственное самоубийство самого гуманного диктатора всех времён и народов – Гая Юлия Цезаря. Последующая фатальная череда смертей славных патрициев от рук друг друга. «Помни о смерти» – лозунг пятидесятилетия. Смерть растворилась в жизни и забылась в ней. Железные в пурпуре колонны римлян рыщут по Средиземноморью в погоне за новыми смыслами и друг за другом. На вершине власти - великие неврастеники, кровавые интеллигенты, практикующие катуллы: Сулла (первый из них), Катилина, Помпей, Клодий, Цезарь, Антоний, Кассий, Брут, Октавиан. Необузданность замыслов - их профессия, индивидуальность – их трагедия. Они - первые жертвы рефлексии, рвущей добротную ткань еще вполне животных страстей на мелкие куски бесполезных сомнений. Средиземноморье сжалось, сморщилось под натиском их желаний и прихотей. Pax Romana – Мир Рима - человек впервые оказался величественнее территории.

Концентрация на небольшом участке итальянской земли гигантских ресурсов Средиземноморья и тотальная технологизация всех сторон жизни позволили Риму впервые в человеческой истории создать относительно массовый комфорт – цивилизацию потребления (следующими после Рима это сделали американцы в межвоенный период ХХ века). Массовость этого комфорта (по крайней мере, в пределах Города) и его рациональность (т.е. более непосредственная и плотная, чем даже у греков, привязка к витальным потребностям) породили свободное время и небывалое до того разнообразие удовольствий, и не только для тонкого слоя аристократов. Свободное время, благосостояние и гедонизм многих привели к «разработке», «усовершенствованию» чувственности и интеллекта. Мозг начал вырабатывать Любовь, Свободу и Проекты. Условно говоря, смерть человека по-прежнему была столь же обыденна, как смерть кролика, но при этом стали появляться люди, уже имеющие в голове и в сердце механизмы, предназначенные делать из этого проблему. Рим оставался рабом традиций, но традиции уже подвергаются рациональному анализу и проектированию.

А вокруг все та же дикость. Рабы - уже в друзьях, но их можно продавать. Любовь уже отличается от секса и брака, но любимых женщин иногда приходится обменивать на различные мужские выгоды. Появляются люди, способные любить животных, но другие люди забивают этих животных, не замечая этой любви. Сенат гневно и человеколюбиво осуждает неофициальные массовые казни пленных врагов, но по-прежнему сотнями ритуально и официально казнит других пленных врагов, отыгравших на триумфах положенную роль трофеев. Безжалостная гражданская война перемежается братаниями в затишьях. Члены семей смертельных врагов пишут друг другу письма о новостях в имениях.

Волны великих духовных подъёмов и личных гуманитарных подвигов беспрестанно, под призывный вой Власти, обрушиваются в пропасть садистской жестокости и вновь выплёскиваются наружу, к свету, к первым робким представлениям о личной человеческой сверхценности.

Человек, погружённый в «римский модерн» нескольких десятилетий до нашей эры – расколот, шизофреничен, непоследователен до крайности. Но благодаря этому «сулланско-цезарианскому человеку» мир впервые столкнулся с массовым разнообразием личностей и с имманентной²⁷ непредопределенностью поступков. Диктатура традиции и общины впервые дала трещину. Впервые эго публично и множественно заявило о своих правах, а человеческое время попыталось развернуться из спирали в линию, запахло прогрессом. Но для истории всё это оказалось пробой – через несколько десятков лет все трещины будут замазаны. Первый современный человек жил недолго.

По гамбургскому счёту²⁸, очень неправильно отделять Россию от Европы и Америки, от Запада. По всяким прочим счетам, отделять её можно и даже нужно - самобытность наша просто вопиет при любом сравнении. Но от общей судьбы никуда не деться.

Другой способ отнестись к европейцам и американцам.

Мы - не лучшие и не самые настоящие европейцы, но самые прочные на сегодня, самые опытные и самые стойкие в бедах. Мы относимся к западным европейцам как к единоутробному старшему брату, получившему лучшее, чем у нас, образование на останках Римской империи. Он не способнее нас - он старше и образованней. У нас разные отцы, но мы моложе и сильнее, в нас больше жизни и нам нужно готовиться быть готовыми защищать дряхлеющего старшего брата и делиться с ним.

Американцы для нас и для европейцев - самый младший брат (для европейцев ещё и кровный, уж не знаю, как так получилось). Он уехал за лучшей долей в дальние края, поднялся там, несказанно окреп и теперь оттуда, из далёкого далека, пытается участвовать в наших делах, не собираясь возвращаться. Далёкий, самодостаточный, ненадёжный, но брат.

Сегодня мы должны быть снисходительны и терпеливы к европейцам. Они многое пережили, многое совершили и многое заслужили. По крайней мере, они заслужили достойное угасание. В ближайшие лет пятьдесят нам отвечать за судьбу Европы. Нам принимать белых беженцев, нам заботиться о музеефикации европейской цивилизации, нам защищать в Евразии остатки границ Большого Запада. Может быть, младший брат Америка поможет нам в этом. А, может быть, и нет – своих проблем у братца будет выше крыши.

В общем, «Третий Рим» возвращается.

Мир новеет – взгляд стареет

Очевидно и уже банально до вредоносности утверждение о том, что современные западные и околозападные общества погрузились в некую переходную эпоху. Эти общества стремительно изживают в себе модерн-постмодерн, изживают его во всём: в практиках властвования, производства, распределения и потребления, в способах человеческого общежития – во всём, кроме господствующих мировоззрений. «Массовые картины мира» остаются прежними – у кого столетней, у кого сорокалетней давности.

Казалось бы, что-то мировоззренчески другое несут в себе «городские племена»²⁹ - современные молодёжные и немолодёжные субкультуры. Но при ближайшем рассмотрении принципиально другой оказалась лишь сама «субкультурность». Мировоззрения же вышедших из субкультур «новых взрослых» - вполне «отцовские». Современные западные и околозападные «взрослые» питаются теми же идеологиями, ценностями, верованиями и «фундаментальными знаниями об обществе», что и их отцы.

Получается, что, преодолевая модерн-постмодерн, «Большой Запад» идёт в никуда. В этом смысле западные общества бесперспективно парадоксальны: западный мир стремительно новеет, а западная «картина мира» стремительно стареет (неслучайно от Большого Запада исходит, столь жадно всеми улавливаемый, аромат цивилизационной смерти, но пока ещё тонкий и вполне изысканный). Высокая западная рефлексия³⁰ оказалась социально непродуктивна. Почему?

«Кризис парадигм» уже лет двадцать как стал общим местом в дискурсе³¹ интеллектуалов по всему миру. Но, как ни странно, он до сих пор не стал основанием для серьёзного политического и общественного дискурса, а поиски «маршрутов выхода» фатально маргинальны. Отчего так?

После фашистского апофеоза «европейское политическое новое» умерло от страха. На серьёзные политические и идеологические эксперименты был наложен ментальный³² и моральный запрет. «68 год», несмотря на искрящую политическую новизну (для своего времени) - всего лишь парафраз³³ нашего «17 года».

Большой Запад впал в ментальный ступор. В ступоре все: и простолюдины, и «люди власти», и эксперты, и профаны, и умники, и тупики, и во Франции, и в России.

Тупики, помимо прочего, это ещё и птицы семейства чистиковых, морские водоплавающие. Очень симпатичные птицы, небольшие, с голубя, аккуратные такие, но как бы коренастые, плотные. Голова у тупика большая с коротким, но массивным красным клювом, похожим на попугаичий, только без крючка на конце. Окраской тупик похож на пингвина и на многих других морских водоплавающих: крылья и спина - черные, грудь и живот - белые. И ещё щёки у него белые. Орнитологи любят говорить, что «лицом» тупик похож на клоуна. Да, наверное, на выбеленное лицо Пьеро - у тупика ещё и глаза как бы подведены чёрными полосками, «под грусть». Тупик - птица северная, морская, прибрежная, живёт колониями: вместе с кайрами, чистиками, гагарками и прочими образует знаменитые птичьи базары на берегах студёных северных и прохладно умеренных морей, в том числе и нашего Баренцева моря. Тупик многим замечателен. Например, у него линяет клюв: раз в год роговая оболочка клюва сбрасывается и нарастает новая. Кормится тупик не только рыбой, но и моллюсками и всякими ракообразными, что прячутся в раковинах да в панцирях – для того и клюв такой массивный. Для высиживания единственного яйца «птичий Пьеро», он же «морской попугай», роет норы, глубокие, до нескольких метров. Из тупиковых нор иногда доносятся звуки, напоминающие мяуканье, но если тупика «загнать в угол», он будет рычать как собака. Если мать, высиживающая птенца, гибнет, её тут же в гнезде заменяет приёмная мать, если гибнет и она, заменяют и её, и так далее. Некоторые любознательные люди фиксировали до пяти таких замен. Откуда у тупиков столько незанятых самок, спросите вы? А это всё девушки. Своих кладок у них ещё нет, но они уже взрослые и рады понянчиться. Раньше дикие северные люди тупиков ели. Засунут палку в нору, а мать, защищая яйцо или птенца, вцепится в палку своим мощным клювом как бульдог и держит не отпуская, так её, дуру, и вытягивают из норы. На следующий день из той же норы вытягивают сердобольную девушку, на другой день другую, и так, видимо, до тех самых пяти раз. Потом стая отступает: то ли девушек не хватает, то ли яйцо или птенец от всех этих пертурбаций гибнет, то ли соображают, наконец, тупики, что гиблая эта нора. Надеюсь, сейчас северные люди этого не делают, надеюсь, им в достатке с «материка» куриц поставляют и, надеюсь, у них есть работа - денег на куриц им хватает.

Многие печальные диагнозы Большому Западу уже поставлены, проблемы очевидны, но «из очевидного ни в коем случае не должно ничего следовать». Ибо решение проблем возможно только ценой отказа от «духовной родины», от модерной идентичности³⁴, от столь дорогой и милой сердцу «картины мира», в которой бал правят Прогресс, Равенство и Гуманизм. Чтобы выйти из этого тягостного и неприличного замирания, нужен духовный переворот такого же социального накала и экзистенциального³⁵ риска, как великая европейская Реформация XVI века, а это в Европе уже невозможно. Круг замкнулся: эпоха человеколюбия и разума, рождённая Ренессансом, Реформацией и Просвещением, исчерпала свои возможности и начала пожирать самою себя: слишком велика цена человеческой жизни, чтобы были возможны радикальные, рисковые изменения в человеческой жизни.

«Сверхчеловеки» и «белокурые бестии» тоже уже не рецепт. Для появления этих монстров нужны великие страсти, великая ненависть. Из «великого» же в Западном мире остались одни великие страхи: перед раком, терроризмом, свиным гриппом, астероидами-убийцами планет. Поэтому главное – не раскачивать. Зажмуриться в мечтах о тотальной безопасности и ждать, получая удовольствие от того, что есть. Весь Большой Запад как большой страус или растянутая до Атлантики блаженная Россия – авось обойдётся.

***

Да, я алармист³⁶. Я живу с постоянным ощущением приближающейся катастрофы.

См. Приложение № 2. Тихий ужас завтрашнего дня

Да, алармизм, катастрофизм, столетнее предвестие «конца Европы», картины мирового апокалипсиса и тому подобные настроения и представления от частого употребления превратились в публицистический анекдот и моветон³⁷. Но это не означает, что для таких настроений нет оснований. Это лишь означает, что у жизни есть, как минимум, и эта сторона.

Попадая в Европу-Америку, оглянёшься вокруг, окунёшься в, по большому счёту, вполне себе благополучную жизнь мегаполисов, городов и городков… Какое тут к чёрту цивилизационное угасание? Где какие предвестия грядущей катастрофы?

Римская империя 200 лет разваливалась, трещала по швам, лишалась величия, богатства и мощи, но коммунальный, местный Рим во многих уголках империи жил своей привычной жизнью: относительно благополучной и благоустроенной, если случайно не забредали варвары. А провинции, которые были вдали от маршрутов традиционных варварских набегов (юг Италии и Греции, отдельные уголки Африки и т.п.), ещё и 200 лет после того, как им покинул Рим, сохраняли в себе быт и нравы уже несуществующей империи.

Сегодня лихорадка трясёт, прежде всего, макроинституциональную оболочку Большого Запада, на уровне «глобальных организованностей» и национальных государств как механизмов принятия предельных решений. Правда, в последние годы уже и западные мегаполисы начинают ощущать разрушительную дрожь в модерных устоях. Однако за их «кольцевыми дорогами» политическая, социальная и ментальная архаика модерна всё ещё вполне уместна и эффективна.

Например, миграционная проблема сегодня одна из краеугольных для государственных и надгосударственных структур Большого Запада. Она - беспрецедентный вызов привычным моделям государственного управления. При этом предлагаемые или реализуемые способы её решения либо бесполезны, либо губительны для модерных ценностей и институтов, прежде всего, для демократических процедур и политического гуманизма. Но пока в очень немногих местных сообществах миграционная проблема развилась до уровня «массовой повседневной озабоченности». В большинстве же мест и местечек Большого Запада миграционная проблема - не более чем эпизодические бытовые эксцессы и приятно щекочущие общественную толерантность небольшие неудобства в публичной жизни.

Институты и традиции модерна-постмодерна ещё долго будут воспроизводить себя на уровне местных сообществ. Запада как Запада уже не будет, но западный образ жизни и способ самоорганизации общин еще какое-то время будет сохраняться во многих анклавах³⁸. И так до окончательного цивилизационного оздоровления в объятьях «новых варваров».

***

Я думаю, что сегодня люди Большого Запада, т.е. и мои соотечественники в том числе, очень непрактично думают о себе, об обществе и о власти. Ещё несколько десятилетий назад ровно те же представления были вполне уместны и удобны в общественном быту. Современное же массовое мировоззрение в мире Большого Запада - как традиционная ритуальная одежда: не удобная ни для чего, кроме самих ритуалов. Чувствуют дискомфорт многие, понимают его причины тоже не единицы, но большинство предпочитает «закрывать глаза».

«Рынок, демократия, права человека и гражданское общество» перестали быть мобилизующими ценностями в западном мире.

Политическое развитие в странах Большого Запада невозможно без десакрализации³⁹ «рынка, демократии, прав человека и гражданского общества». Сегодня слепо верить в них так же вредно, как вредно сегодня слепо верить в антибиотики. Иррациональная по своей сути вера в некий автоматизм позитивной работы «рынка, демократии, прав человека и гражданского общества» является мощнейшим духовным тормозом современного социального развития. И, наоборот, освобождение от этой веры раскрепостит мегаватты социальной энергии.

***

Возможна ли нормальная общественная жизнь без клятвы на верность «демократии», «правам человека» и «гражданскому обществу»? Или без такой клятвы мы непременно скатимся в человеконенавистническую общественную жизнь?

Чем плох для Запада либерально-демократический мировоззренческий пакет? Он плох не сам по себе – что ж плохого в «демократии», «правах человека» и «гражданском обществе» – он плох тем, что блокирует сегодня целый комплекс судьбоносных для Запада политических решений и социальных активностей (подробнее об этом смотрите во 2-ой и 3-ей частях сборника).

Многообещающая пустота

Возможна ли жизнь на планете Земля без обязательной веры в Прогресс, Демократию, Равенство, Гуманизм, Рационализм, Индивидуализм, Просвещение⁴⁰? Что такое весь этот «модерный символ веры»? Это, как известно, всего лишь ценности, то есть то, о ценности чего мы договорились, «сошлись во мнении» так сказать: общепринятый взгляд, общественная конвенция, традиционная интерпретация общественных отношений, привычный образ мыслей и т.д. Ни в природе вообще, ни в природе человеческих отношений, в частности, нет ни прогресса, ни равенства, ни гуманизма, ни тем более рационализма и прочего – есть лишь наши представления об их необходимости и попытки соответствовать этим представлениям. Однако эти представления, хоть и очень по-человечески, но отражают нечто иное, что есть на самом деле. Обычные дела: мы живём нашими отражениями, но отражениями, но живём.

Вообще, всё это очень интересно: практики равенства есть, а равенства нет; практики гуманизма есть, а гуманизма нет; стремление к прогрессу есть, а прогресса нет и т.д.

Но представления и есть представления - сегодня нас мобилизуют и вдохновляют на свершения одни представления и ценности, завтра - другие. Завтра пришло, а представления и ценности те же – общество больно.

К атрибутам модерна часто добавляют веру в Право и Права, доминирование Свободы над Справедливостью, Технологию как способ практического освоения окружающей действительности. Но Право, Свобода и Технология, вместе с Христианством, скорее, атрибуты более широкого и древнего явления – всей Европейской цивилизации со времён её античной колыбели и сквозь тёмные века.

Прогресс – это всего лишь наше представление о том, что человечество (а с ним и вся прочая начинка Вселенной) развивается поступательно: от низшего к высшему, от несовершенного к совершенному, от плохого к хорошему (последнее, правда, Вселенной не касается). «Прогресс» – это следствие революции в европейских представлениях о Времени. Постепенно, в течение XVI-XVIII веков, в силу обстоятельств, говорить о которых долго и хлопотно, европейцы наделили Время моралью и иерархией. Европейцы стали считать, что последующее во времени должно быть лучше предыдущего; что всё, что есть, движется во времени от низших форм к высшим, от менее совершенных к более совершенным; что Будущее всегда лучше Настоящего и тем более Прошлого.

До Эпохи модерна европейцы, как и все прочие народы Земли, считали, что «золотой век» в Прошлом, а само Прошлое не имеет никакого отношения ко Времени, а есть результат произвола высших сил. В те времена Будущее в сегодняшнем понимании и вовсе не существовало: жизнь-время лишь циклично воспроизводило себя, не предполагая никакого развития. Нет развития – нет и Будущего.

К XIX веку традиционное «циклическое время» европейцы не только распрямили, но и направили вверх и наделили позитивностью. Люди впервые получили Будущее как социальный феномен и как общественный проект. А проекты плохими задумываться не могут. И пошло-поехало. Всё «новое» стало представляться «хорошим», всё «хорошее» – «новым». «Хочешь, чтобы было хорошо - ищи «новое» (раньше искали «доброе старое»). Всё, что считалось «плохим», для большей убедительности стали объявлять «прошедшим», «старым», «прошлым», «архаичным», «отсталым» (сам этим занимаюсь) - т.е. низшим, несовершенным, непрогрессивным. А если «низший» да «непрогрессивный», то, значит, как бы «объективно плохой» и поэтому как бы объективно требующий исправления: низшее обязательно надо дотянуть до высшего. Иного выхода нет – со Временем шутки плохи. Однако, в ХХ веке в «прогрессе» начались сбои – оказалось, что не всё последующее во времени и не всем хочется считать «высшим», «лучшим», «совершенным» (очень многие, например, не соглашались с прогрессивностью фашизма и социализма, с самых первых их шагов, хотя формально, и тот, и другой имели все признаки «прогрессивного явления»). «Прогрессов» оказалось неожиданно много (как минимум, «левый» и «правый»), даже в таком однообразном мире, как западный, и они начали воевать. Плюс непонятно, как оценивать с точки зрения «нашего Прогресса» то, что происходит в «параллельном времени», например, в Китае или на другой планете. Как выглядит система оценки с точки зрения Прогресса, если один и тот же объект одновременно развивается как бы в противоположные стороны: например, одновременно военное и мирное развитие ядерной энергетики или одновременно гуманитарное и тоталитарное развитие реального социализма? Появились вещи, чьё поступательное развитие от низшего к высшему очевидно, но позитивно-прогрессивно оценить это развитие очень трудно: та же генная инженерия, например, или «криминальный прогресс». Возникли проблемы с позитивной оценкой многих аспектов научно-технической революции. Многие умные люди стали настаивать на том, что прогресс применительно к морали абсурден. Да и просто оказалось, что любое самое распрогрессивное явление в качестве обязательного приложения несёт в себе зло и деградацию чего-то хорошего. Не всё последующее оказывается высшим и более совершенным, даже не всегда более сложным, хотя, как правило, но «хотя». И т.д. и т.п.

В общем, может быть обратно передоговориться о том, что Время не иерархично, не линейно и не позитивно? Или договориться о системе мирного сосуществования «иерархического» и «неиерархического времени»; старого доброго «циклического» времени» и модерного «линейного»; «горизонтального» и «вертикального» или ещё какого-нибудь?

Демократия – это всего лишь… (об этом - в Части второй. Перешагнуть через демократию и успокоиться).

Равенство – это всего лишь допотопное представление о том, что все люди рождаются равными и лишь потом несправедливое общество лишает их этого естественного равенства. Уже давно доказано, что это лишь отчасти правда, что люди рождаются какими ни попадя разными, чёрт знает с какими индивидуальными особенностями в головах и в телах, и что социальное неравенство, скорее, досадная функциональная особенность любого социума, связанная со стратегиями группового выживания, чем злодейский замысел «богатеньких», что справедливость не достигается просто техническим уравниванием всех в правах, имуществе или расовой принадлежности. Но стремление к равенству до сих пор неистребимо и всё более разрушительно для вида Homo sapiens.

Как бы так ещё успокоиться и по поводу нашей особости в мире живого. Если не обожествлять разум, то человек - всё-таки животное, но очень сложное животное: с любовью, чувством долга, абстрактным мышлением и способностью к самоубийству. Благодаря всему этому человек велик и высок. Но живет человек для того же, для чего живут и животные – чтобы жить. И очень важно понимать, что в человеке нет ничего, что служило бы его выживанию иначе, чем служит выживанию животных.

От Равенства не нужно отказываться – ему нужно найти новое место, лишив зашкаливающей универсальности.

Просвещенческий гуманизм – это всего лишь представление о том, что любой человек бесценен и велик, только потому, что он – Человек, то есть тот, кто обладает волей, разумом и моралью. То есть всякий человек бесценен и велик только потому, что он не животное. Модерное общество «официально» превратило Человека в «икону», но, естественно, не смогло превратить себя в «храм божий». В результате мы получили такой компот ханжеских безобразий, что любое людоедское племя в сравнении с нами выглядит идеальным обществом.

Человеколюбие - непреходящая ценность, но почему оно должно существовать именно в такой обезоруживающей Человека форме?

Человеколюбие – это хорошее отношение к чужим и посторонним. К своим мы и так хорошо относимся. Посторонние - это все, до кого мне нет никакого дела, с кем я не связан никакими актуальными позитивными узами. Чужие – это те же посторонние, только подозрительные и даже опасные. В обыденной жизни к «чужим/посторонним» мы, как правило, относим всех, кто не входит в узкий круг родных и близких, друзей и знакомых (хотя, конечно, и «родные» могут стать «чужими» и тогда нас призывают быть с ними «гуманнее» - чужие ведь).

Вести себя гуманно, человеколюбиво – это значит относиться к «чужим/посторонним» как к «родным и близким». Мы гуманны, когда испытываем и проявляем к «чужим/посторонним» сочувствие, благожелательность, сострадание, всепрощение и тому подобные чувства. По-моему, проявлением человеколюбия является не только сострадание, но и способность искренне радоваться чужим/посторонним успехам, радостям. В общем, гуманизм - это своего рода поведенческая патология: мы испытываем к чужим людям чувства, предназначенные для родных и близких людей. Гуманное отношение к чужим, с необходимостью превращает чужих в своих. Если мы к чужим относимся как к своим, значит, они и есть свои. В норме же, к посторонним мы равнодушны, с чужими держим себя настороже и даже побаиваемся. Человеколюбие в любом обществе, в любые времена – вещь не обыденная, но всегда присутствующая.

Мотивы, заставляющие нас относиться к чужим как к родным, то есть быть гуманными, бывают самыми разными. Нередко это и простое замещение: отдавать отмеренное природой добро родным и близким по тем или иным причинам не получается, вот и происходит «перенос». Очевидна и та простая закономерность, что чаще и естественней человеколюбие проявляется в периоды благополучия, как личного, так и общественного. И наоборот, чем хуже людям живётся, чем больше у них проблем, тем менее они склонны относиться к чужим как к своим, тем менее они гуманны. Гуманная, человеколюбивая бедность – это миф.

Не надо сбрасывать со счетов и урождённых инакочувствующих: святых, юродивых, блаженных, способных искренне, от всей души любить неимоверное количество чужих им людей. Но их - единицы в каждом сообществе и не на них мы рассчитываем, мечтая о гуманизме.

По-моему, человеколюбие работает по «закону сообщающихся сосудов» - если вы чужого возлюбили как ближнего своего, значит, у каких-то ваших ближних вашей любви поубавилось. Ведь известно, что очень многие великие гуманисты имели очень непростые отношения со своими домашними. А может быть, наоборот – «непростые отношения» с родными и близкими толкали их к человеколюбию.

Всегда во всех обществах существовал и «общественный гуманизм» (публичный, политический, государственный). «Общественный гуманизм», в отличие от «частного гуманизма», в основе своей всегда рационален и социален (хотя идеологически, пропагандистски он может быть украшен такими перьями, что святые позавидуют). «Общественный гуманизм» не сопровождается человеколюбивыми чувствами, он сопровождается «гуманистическими соображениями».

Самый простой пример «общественного гуманизма» - «законы гостеприимства». Социальный смысл этих «законов» – не возбуждать агрессивность и месть чужих. Этот, в общем-то неприятный для обеих сторон смысл мифологизируется, украшается моральными основаниями, приобретает «человеколюбивый облик» – и в итоге все получают удовольствие: и гости, и хозяева. «Законы гостеприимства» как одна из стратегий общественной безопасности имеет свою парную оппозицию – ксенофобию. И в традиционных, и в модерных обществах используются обе стратегии, и я бы не рискнул настаивать на том, что одна из них хорошая, а другая - плохая. Не мне решать за конкретные народы и сообщества, что для них удобнее и полезнее.

«Политический гуманизм» – это социальная профилактика агрессивности чужих, как внутренних (маргиналы), так и внешних (мигранты, захватчики). Агрессивность маргиналов профилактируется сильной социальной политикой (пенсии, пособия, льготы). Напор мигрантов профилактируется гуманитарной политикой в странах-поставщиках мигрантов. Агрессивность внешних врагов профилактируется «миролюбивой внешней политикой».

В политическом гуманизме нет морали, в политическом гуманизме - только политическая выгода. Когда есть средства, проще откупиться от страждущих, чем спустя какое-то время силой запихивать уже агрессивных просителей в их социальные норы. Только «частный гуманизм» может быть белым и пушистым.

Современный «политический гуманизм» - очень дорогое удовольствие. В наше время всякое общество «гуманно» ровно настолько, насколько оно богато. Общественная и политическая «негуманность» бедных стран - в основном от бедности, а не от злодейства. Хотя всякое, конечно, бывает.

Официальный государственный гуманизм не является панацей от ксенофобии и гарантией политической неагрессивности. Когда откупаться от чужих уже не получается, в дело вступают альтернативные ксенофобские технологии: «империи и оси зла», американская агрессия на Ближнем и Центральном Востоке, пробы с массовыми депортациями мигрантов во Франции и т.д. Социальный гуманизм – не результат морального выбора, а рациональный выбор социальной стратегии. Очевидно, что по мере ухудшения дел на Западе будет расти и агрессивность западных акторов, ксенофобские политические технологии будут теснить гуманитарные.

В реальной жизни все гораздо сложнее. Миллионы западных людей включены в разнообразные гуманитарные практики и, думаю, многим из них даже самим трудно разобраться, чего больше в мотивах их участия: человеколюбивых порывов, требований политкорректности, стремления соответствовать нормам приличного, социально-успешного поведения, чего-то ещё.

Рационализм – это всего лишь наше представление о том, что человеческое поведение, прежде всего, разумно (ведь мы самоназываемся Homo sapiens, и разум - наше главное отличие от всех прочих живых существ), а всё остальное: инстинкты, эмоции, интуиция и т.п. – вторично, не существенно. «Всё разумное - действительно, всё действительное - разумно». В западной системе образования, в политической и общественной деятельности «официально» считается, что все люди, как существа разумные, прежде чем совершить поступок, его якобы обдумывают. Мы ведь не животные, у нас ведь разум есть, чего ему пропадать, вот мы всё и обдумываем, рационально взвешиваем все «за» и «против», и уж потом принимаем наши решения. На этом, в общем-то тупом постулате о рациональном поведении людей основаны все классические политические доктрины и идеологии Нового времени (первыми фашисты пытались порвать с этой традицией, но фашисты).

В современной России, например, на презумпции разумного, рационального поведения людей основана многострадальная «административная реформа», да и вся сегодняшняя «медведевская модернизация» – ну полная модерная архаика.

Именно из-за рационалистического посыла в нашем мире считается, что если человек совершил плохой поступок, значит, он совершил его обдуманно, специально – значит, он злодей. И наоборот, если человек сделал что-то хорошее – значит, таковы были его планы, значит, он сам по себе достоин наивысших похвал. Добро и зло в мире Большого Запада упрощено до арифметики. Когда-то это было полезно. А сейчас? Из такого понимания человека ведь очень многое нешуточное следует.

Например, наши подробные, занудные уголовные кодексы, уравнивающие в тюрьмах злодеев и оступившихся людей - ведь зло совершили и те, и другие. Или то странное обстоятельство, что, чествуя героев войн, мы не делаем различий между добровольцами и призывниками – ведь и те, и другие защищали Родину, значит, одинаково молодцы. Сегодня в чествованиях мы к ним добавляем ещё и наёмников (солдат по контракту) – тем же ведь занимаются.

Индивидуализм – это всего лишь представление о том, что интересы личности важнее интересов общества/сообщества. Фашисты и коммунисты пытались по этому поводу передоговориться – не получилось. Однако, и «чистый индивидуализм» существует почти исключительно в виде официальных идеологических заклинаний. Вообще, индивидуализм - самая несерьёзная часть «модерного символа веры», поскольку, в отличие от других модерных ценностей, имеет едва ли не столь же популярную на Большом Западе антитезу – коллективизм (его производные: «солидарность», «кооперация», «общественные интересы», «коллективные права» и т.п.). Но «индивидуализм» в современных модернизированных обществах считается как бы более приличным, более официальным и как бы на ступеньку выше, чем коллективистские ценности, особенно после краха СССР. Индивидуализм в модернизированных странах поведенчески уточняет правую «личную свободу»; коллективизм поведенчески уточняет левую «общественную справедливость». Потребность совместить и то, и другое живёт в каждом нормальном человеке и в каждом нормальном людском сообществе, подчиняясь при этом известной вульгарной закономерности, работающей и на уровне человека, и на уровне общества: чем беднее - тем «левее», «справедливолюбивее» и «коллективистичнее»; чем богаче - тем «правее», «свободолюбивее» и «индивидуалистичнее», но не в смысле способности, а в смысле потребности. Безусловно, жизнь полна исключениями, но всё-таки исключениями.

Конечно, в любой человеческой популяции есть урождённые «фанатики» либо того, либо другого: прожжённые свободолюбцы-индивидуалисты и закоренелые народолюбы-общественники. Но большинство людей обнаруживает в себе тягу то к одному, то к другому исключительно под влиянием внешних обстоятельств.

У меня вообще такое ощущение, что чем меньше мы гоним политико-идеологическую волну «за Свободу» или «за Справедливость», тем органичнее и полезнее Свобода и Справедливость вписываются в общество на обыденном уровне. Как хотите, но идеологиям в их тотально-государственном облике надо умирать.

Просвещение – это всего лишь наше представление о том, что человек - это то, чему его научили. Ведь он - разумное существо. Разум создаёт человека. С его разумом и нужно работать прежде всего. Чем лучшему учим, тем лучше человек. Чему научим – такой и человек. Если человек что-то делает плохо, значит, потому, что он не знает, как делать хорошо. Значит, надо научить его делать хорошо и т.д. и т.п. Бред, но 8 из каждых 10 человек, с которыми я ежедневно встречаюсь, сталкиваясь с проблемами, думают именно таким образом: «власть просто не знает, что мне плохо, я ей объясню, как мне плохо, и она мне поможет»; «муж просто не знает, как я страдаю от его измен, я ему объясню, какая это мука, он и перестанет»; «милиционеры избивают граждан потому, что ничего не знают о правах человека, не читали Конституции и Европейской конвенции, мы им обо всём этом расскажем, раздадим конституции с конвенциями, и они перестанут, ведь будут знать, что бить людей нехорошо и запрещено». Миллиарды людей бесконечно что-то друг другу объясняют. Не жизнь, а сплошной семинар. Миллиарды «семинаров» каждый день по всему Большому Западу. Культ просвещения создал синтетических расколотых людей, думающих «как научили», а делающих «как придётся».

Все знают, что в 90% случаев человек делает кому-то плохо не потому, что не знает, что это плохо и не потому, что не знает, как делать хорошо, а потому, что ему выгодно делать плохо или невыгодно делать хорошо, или он просто не может сделать хорошо. Все знают это, но бесконечно просвещают друг друга, рассчитывая на разумность всех и обучаемость всему.

Когда-то, засушенные верою, традицией и мракобесием мозги людей нужно было размочить живительной влагой рациональных, разнообразных и гуманных знаний. Сейчас, когда знания в избытке, вера в дефиците, мракобесие оказалось неистребимым, а мозги многих усилиями Просвещения уже давно превратились в «сладкую водичку» или «зловонную жижу» (кому как) - не пора ли Просвещению ослабить свою хватку и отпустить разум на волю самопознания и самообустройства. Собственно говоря, это уже и так происходит, слава богу.

***

С одной стороны, многие из этих модерных ценностей - уже давно сплошные фикции, анахронизмы с расползающимися смыслами, всё меньше людей живут, в быту опираясь на эти постулаты. Но, с другой стороны, почти все считают необходимым в них верить или, по крайней мере, публично подтверждать эту веру - парадокс любой уходящей эпохи.

На самом деле все эти рассуждения – блеф. Рационалистическая критика ценностей – бессмысленна. Любая ценность, любая моральная норма может быть с лёгкостью опрокинута рациональными аргументами (любая, вплоть до «материнства», «запрета пыток» и «любви к Родине»), не потому, что она плоха, а потому, что она - ценность. Не для того ценности прорастают в обществе, чтобы быть предметом для интеллектуальных поединков, хотя постоянно таким предметом становятся. Ценности приходят, чтобы вдохновлять и мобилизовывать людей и общества на свершения и поступки. И кормятся ценности нашей верой, а не нашими расчётами. Какими бы рациональными аргументами модерные ценности ни опровергались – их проблема в другом: они перестали быть «социальной музой» для Большого Запада, они никого ни на что не вдохновляют.

Тут есть один забавный вопрос: «не вдохновляют», потому что Большой Запад – «цивилизационный импотент» или потому что «музы» не те? Хотя, скорее всего, это про «яйцо и курицу».

Всё, что можно было выжать из «модерного символа веры», человечество руками Запада уже выжало, вся польза получена. В современных условиях ничего полезного, кроме традиции, из этого уже не получить (хотя традицию со счетов сбрасывать, конечно, не надо). Модерные ценности сегодня превращаются в свою противоположность, что и говорит об исчерпанности всей парадигмы: общественный Гуманизм всё агрессивнее, Просвещение мракобеснее, Рационализм иррациональнее и т.п. – сплошной фундаментализм. А противоположности модерных ценностей становятся векторами в будущее: тяга западных людей к иррациональным знаниям и практикам; рост ксенофобских настроений; нарастающее недоверие к интеллектуалам; появление всё новых «ретро-регрессных» культов, увлечений, субкультур; бегство от Равенства в обособление, автономизацию, «элитаризацию меньшинств»; тоталитарный коллективизм субкультур и т.д.

Жизнь совсем уже не та, но западная политика, общественные науки и образование всё ещё питаются «плодами просвещения».

В конце концов, ещё такого не было, чтобы что-то, однажды появившись, однажды не исчезло. Спор лишь о том, пришло ли время.

***

***

***

Может быть, проще успокоиться, и жить неравными. А Справедливость искать на просторах других ценностей. Вон, Джон Ролз⁴¹ решил, что справедливость – это честность. Почему нет? Думаю, и ещё что-нибудь найдётся. Но, в любом случае, мало заявить о «новой справедливости». Чтобы в неё поверили заинтересованные «левые» миллионы (незаинтересованные «правые» миллионы никогда не поверят), нужно окончательно закопать «старую справедливость». Равенство должно быть практически разоблачено, лет на 100 вперёд. Потом, может быть, снова пригодится (может быть, к тому времени справедливость придётся обеспечивать равенством в антропоморфности⁴²).

***

В головах большинства из нас, людей Большого Запада, «модерный символ веры» устроил мировоззренческий тоталитарный режим. Идеократии бывают разными, но нет ничего хуже загнивающих идеократий . Чтобы «бело-христианско-модернизированный миллиард» выжил, или, по крайней мере, превращался во что-то другое, не только по чужой, но и по собственной воле, нужен миллиард индивидуальных духовных революций.

Эти революции нужны, чтобы честно и «официально» лишить «рынок», «демократию», «права человека» и «гражданское общество» и многое другое статуса сверхценностей. Нужно загнать их в их естественные на сегодня ниши. Нужно освободить уже не по праву занимаемое ими ценностное пространство. «Другому» нужно пустое место для заселения. Нужно демонополизировать рынок политических и общественных рецептов.

Если демократия, права человека и гражданское общество перестанут быть для людей Большого Запада конвенциональными сверхценностями, что от них остаётся по эту сторону сознания? Кое-что остаётся. Кое-что в них вполне пригодно для употребления. Но только кое-что.

Мечты о «другом взгляде»

Невооружённым глазом видно: я маньяк «другого взгляда». Я ищу его во всём и повсюду. Я постоянно с ним упражняюсь. Продвигаю «другой взгляд» в самом себе!

Другой взгляд – это всегда неприемлемый взгляд, который может стать моим новым взглядом, если убедит в своей полезности, и уж тем более, если докажет её на деле. Только в сутолоке других взглядов я приобретаю свой новый взгляд. Если только он мне нужен, этот новый взгляд. Если только мне приспичило его иметь.

Хочешь найти выход и не можешь найти – будь внимательней к другим, а не к своим взглядам, к своим ты уже был внимателен. Как просто. А практически почти невозможно, до тех пор, пока всё нормально.

Человек по определению, биологически не может быть внимателен к другим взглядам. Человек может быть терпим, снисходителен, даже любопытен к другим взглядам, но только не внимателен, не заинтересован (если только он не академический учёный, профессионально коллекционирующий и изучающий «другие взгляды»). Мы способны жадно потреблять другие взгляды (честно пробовать их в качестве «своих») только на краю пропасти. «Другой взгляд» требует не терпимости (этому многие научились), а искренней заинтересованности. Искреннюю заинтересованность в «других взглядах» невозможно воспитать, ей невозможно научиться. Искренняя заинтересованность в «другом взгляде» приходит сама, когда все «свои взгляды» уже задействованы, использованы, но выхода не видно, а стук в дверь уже невыносим, петли срываются, притолока трещит.

К «другому взгляду» можно придти, осознав гибельность привычного мира. Алармизм – путь к «другому взгляду».

«Другой взгляд» сегодня – это и любой свежий, наивный взгляд, даже глуповатый. Взгляд, не запуганный компетентностью. Взгляд, лишённый экспертности. Взгляд, не знающий наших авторитетов. Или взгляд, опирающийся на авторитеты, которых не знаем мы. Или уж совсем самобытный взгляд, зависимый только от себя. Если угодно, взгляд принципиально невежественный (в какой-то степени мой взгляд, например).

По своему опыту: примерно один из каждых пяти «городских сумасшедших» предлагает высокоэффективные, креативные идеи, только надо включить внимание и потратить время на «раскопки». Я, например, пропустил несколько отменных «сумасшедших идей» - интуиция не помогла, слишком высока была предвзятость. Но, главное, я был убеждён, что сам справлюсь, мне не были нужны другие рецепты, собственных хватало. В итоге мои рецепты оказались бесперспективными, хотя и жутко профессиональными.

«Другой взгляд» сегодня – это, прежде всего, глубоко личный взгляд. Взгляд, погружённый, прежде всего, в собственный опыт и в собственные интересы. Да, другой взгляд сегодня – это как бы обыденный взгляд, но обыденный взгляд вдоль и поперёк, сканируемый рефлексией. Взгляд, абстрагирующий и анализирующий собственную, а не чужую жизнь, собственный, а не чужой общественный опыт. Это, конечно, редкость. Главное в современном «другом взгляде» на общество – его полезность конкретному человеку. Если человеку с таким взглядом хорошо живётся, значит, в его взглядах на жизнь что-то есть. Сегодня именно рефлексирующие практики, рефлексирующие деятели могут стать основными производителями «другого взгляда».

В эпоху «кризиса парадигм» опыт и интуиция важнее знаний и логики. Перспективные «другие взгляды» сегодня несут деятели и интуитивисты, а не интеллектуалы и учёные.

Другой взгляд сегодня – это, прежде всего, не научный, точнее, не академический взгляд. Взгляд, не обременённый принадлежностью к конкретным научным дисциплинам, учениям, теориям, школам. В сегодняшних академических стенах «другому» не место.

Согласен с теми, кто считает, что общественные науки и политические идеологии уже никогда не будут тем, чем они были в ХХ веке.

Кажется естественным, что исторический шаг Большого Запада в ближайшие десятилетия будет столь мелким, частым и быстрым, а акторы - столь разнообразными, автономными и стремительными, что концептуальное знание об этих «шагах» и об этих «акторах» будет просто невозможно. Стратегий больше не будет – будут сплошные тактики. На переднем крае политической рефлексии эксперты и пиарщики окончательно вытеснят учёных и идеологов. Или, наоборот, вторая великая варваризация Запада спасёт-таки его людей от вырождения и гибели в невротических пандемиях, вернёт западному человеку и западному обществу здоровый темп жизни и долгожданную незатейливость отношений. Правда, Запад при этом, конечно, перестанет быть Западом. Пропадёт и сугубо западная тяга к рациональному и концептуальному осмыслению социальной действительности. Или ещё так: продолжатся и самореализуются все основные современные тренды. Развалятся национальные государства, лопнет ООН, общество распадётся на бесконечно безразличные друг к другу субкультурные племена, половозрастные, хозяйственные и этнические общины (была ведь уже «феодальная раздробленность») – миллионы самозамкнутых квазигосударств и тысячи их союзов, прошитые обменными коммуникациями глобального купечества. Не будет ни больших групп, ни больших интересов, ни великих целей. Кому будет нужно целостное, претендующее на объективность, знание о человечестве? Кому будут нужны глобальные утопии? Только мировому правительству. А оно будет?

В общем, как ни крути, наукам об обществе и тотальным идеологиям больше не жить.

«Другой взгляд» сегодня – это, скорее всего, частный взгляд. Взгляд частного человека, не погружённого в государственные и общественные институты, отвечающие за смыслы. Частный взгляд хорош тем, что он свободен от корпоративных, духовных и интеллектуальных правил и рамок. Для активного существования частный взгляд не нуждается ни в чьём внешнем одобрении. Поэтому у частного взгляда сегодня больше шансов быть честным взглядом. Частному взгляду проще подвергнуться самоотрицанию. Массовый учёный не может самоотрицаться - он не частный человек, он публично служит конкретному знанию и связан круговой порукой единомысленников. То же и массовый политик.

«Другой взгляд» сегодня – это взгляд, минимально обременённый наследием модерна-постмодерна. Это очень трудно. Отрицание модерна-постмодерна не означает безоговорочной ликвидации его институтов и ценностей. Так не бывает. Ничто не уходит, ничего не оставив. Отрицание сегодня модерных институтов и ценностей означает, прежде всего, отрицание приписываемой им системообразующей роли. Их отрицание означает отрицание их монополии. К старому нужно просто по-другому относиться, его нужно просто по-другому использовать, без высокопарных, панацейных⁴⁴ заморочек.

Конечно, «другой взгляд» - это всегда в какой-то степени альтернативный, оппозиционный, андеграундный, нонконформистский и т.п. взгляд. Другое дело, что многое из того, что мы привычно называем «оппозицией», «альтернативой», «нонконформизмом» есть всего лишь постмодернисткая переупаковка социальной, культурной или политической архаики (кто архаичнее сегодня: наши «единороссы» или наши «несогласные», наш Дмитрий Медведев или наш Эдуард Лимонов?). В конце любой эпохи «конформизм» и «нонконформизм» дряхлеют одновременно. Андеграунд сегодня не другой, андеграунд сегодня всего лишь «новый».

Сегодня нужно не «новое», а именно «другое». Это не софистика⁴⁵. Мы не заметили, как постмодерн изменил наши представления о «новом». В большинстве случаев то, что мы сегодня называем «новым» в общественной и политической жизни – это всего лишь нетрадиционное соотношение элементов «старого». А нужно отрицание самих «элементов». Нужен «другой взгляд» на общественные отношения, взгляд, не содержащий в себе «рецептов лучшей жизни», связанных с партиями, выборами, правами человека, равенством, иерархиями, толерантностью, «измами» и т.п.

Сегодня нужен не просто «другой взгляд», а массовый «другой взгляд». Нужна массовая мировоззренческая санация, всеобщее непринятие господствующих представлений об обществе и массовое, бытовое, безответственное фантазирование на тему «как нам переустроить жизнь». Как говорит моя жена: «Чтобы появилось несколько стоящих поэтов, нужно, чтобы миллионы графоманов «пописывали стишки».

Главные действующие лица: «гопники» и «ветераны»

Во всех последующих частях, возможно, несколько навязчиво, я буду использовать слово «простолюдин». Несмотря на очевидную невнятность или даже отсутствие «концепта «простолюдин» в российском респектабельном общественно-политическом дискурсе», слово это совершенно неожиданно оказалось для меня очень полезным и содержательным в процессе самоформулирования. Это слово даже стало почти любимым, что, конечно, вредно, как всё любимое. Но тем не менее.

Простолюдин для меня – это тот, кто в общественном спектре располагается между элитой, с одной стороны, и фатально бедными и асоциальными людьми, с другой стороны. Простолюдин - это человек, чей достаток обеспечивает не властный статус, не криминальный отъём и не государственные или людские подачки, а собственный производительный труд: хоть физический, хоть умственный. Элиты живут с «дохода от власти», люмпены и маргиналы живут, отщипывая от чужих доходов, а простолюдин живёт доходами от собственного труда. Элиты «перераспределяют» доходы простолюдинов «сверху», маргиналы – «снизу». Это абсолютно не научная схема, но мне, и, думаю, многим, вполне понятная и удобная для «общественной навигации».

Простолюдины для меня это и наёмные работники, и низовые чиновники, и люди свободных профессий (включая учёных и шоу-бизнес), и «трудящиеся слои» менеджмента и предпринимательства. Простолюдины для меня это не только традиционный «средний класс» (столь незначительный в России), но и «офисный пролетариат», и миллионы простых работяг-наёмников и «самозанятых индивидуалов» в промышленности, «на земле», в сфере услуг.

В древних и во многих современных обществах «среднего класса» нет, а простолюдины есть всегда.

Простолюдины могут быть и достаточно состоятельными, и бедными, но не нищими – простолюдин так устроен, что своим трудом свои минимальные потребности он всегда обеспечит, «только б не было войны» и прочих социальных и природных катаклизмов.

В любом обществе большинство - это, конечно, простолюдины. Но, прежде всего, они - «социальное большинство» - те, кто определяют нормы и нормальность в этом обществе, те, кто являются производителем, гарантом и носителем идентичности этого общества. Не элиты и не маргиналы, а простолюдины определяют каким нравам, обычаям, ценностям господствовать в обществе. Простолюдины «сертифицируют» на общественную пригодность «инициативы» элит и маргиналов, Но простолюдины одновременно являются и «дойными коровами» и для элит, и для маргиналов. Как правило, не простолюдины, а элиты и маргиналы являются поставщиками общественных инноваций. Как правило, именно элиты и маргиналы разрушают с таким трудом сформированные простолюдинами «неформальные общественные конвенции», определяющие «мейнстрим»⁴⁶ в любом обществе. Но, и наоборот, именно простолюдины, на основе «заявок» элит и маргиналов, определят, какими будут новые общественные конвенции. По-моему, очень симпатичная диалектика.

Простолюдин для меня – это как бы «нормальный человек», человек без социальных крайностей: маниакальной властности, сверхбогатства, маргинального паразитирования и кромешной бедности. Простолюдин одновременно и «человек общественной нормы»; и «человек, определяющий общественную норму»; и человек, страдающий от того, что он - норма.

Плюсы и минусы простолюдинов в том, что они – нормальные. Они – обыватели. «Нормальный человек» велик в своей общественной миссии и мелок в своих общественных проявлениях. Но простолюдин – это не «маленький человек». Простолюдин – это «маленький человек» с человеческим достоинством.

Все последующие тексты я буду выдерживать «в интересах простолюдинов». Собственно говоря, мне и «выдерживать» не надо – мне кажется, я иначе и не мыслю.

***

В общественном быту мне удобно обходиться несколькими социальными ярлыками. Они облегчают первичную «социальную навигацию», но именно «первичную».

Кроме «простолюдина», в текстах часто будет фигурировать и «гопник». Как-то так получилось, что в моем употреблении слово это ушло далеко за границы своего первоначального значения. В более или менее массовое молодёжное употребление слово «гопник» попало из «фени»⁴⁷ в середине 90-х. Первоначально «гопник» - это российский молодой приблатнённый маргинал, без стабильного источника доходов, очевидной профессии, в то время, как правило, ещё и учащийся ПТУ (в то время «пэтэушник» - почти полный синоним «гопника»). Смысл - чуть пошире советской «шпаны» и чуть поуже классического «маргинала», с обязательной молодёжностью и флёром этой самой российской приблатнённости – посткриминальной культуры (вторичной, стилизованной), завоевавшей многие слои российского общества. Тогда презрительным словом «гопник» молодежь из «приличных семей» (прежде всего, так называемые «неформалы», «нефоры») обзывала «шпану» из заводских спальных микрорайонов. Война «гопников» с «ботаниками» - дело вечное и обычное.

«Гопники» для меня – это всевозможные социальные паразиты (это термин, а не обзывательство), чья жизненная стратегия - не зарабатывать/производить и не властвовать/распределять, а перераспределять/паразитировать. «Мои гопники» - это: и криминальные люди (бандиты, воры, мошенники), и традиционные маргиналы (здоровые, половозрелые мужчины и женщины, вытесненные на окраины жизни), и гопники в узком смысле слова, и часть современной «субкультурной молодёжи»: и богатой, и бедной, и «мажоры», и «нефоры» (та часть, что не учится и не работает, паразитируя на родителях или учится, «чтобы только предки отстали»). Совсем распаляясь, я делю гопников на «чёрных» и «белых» (естественно, не в расовом смысле), на «приблатнённых» и «гламурных». Гопник не обязательно беден и необразован. Бывают гопники и с дипломами, и с платиновыми кредитными картами. Бывают гопники на зарплатах и при должностях. Гопника гопником делает жизненная стратегия – активное паразитирование. В духовно-интеллектуальной жизни гопники источают мягкие формы мракобесия. Доминирующий стиль публичного поведения – это то, что в иных «сословиях» называется «хамством» – демонстративное недружелюбие, принципиальное пренебрежение к правам и интересам окружающих.

Русский язык очень богат средствами для описания «гопничества». Гопническое социальное кредо – «халява» (при бытовом употреблении это экспрессивное слово – отличный социальный маркер, «табличка на лбу»). Способ получения доходов – «хапнуть», «урвать», «отжать», у «высокодоходных гопников» - «пилить». Есть в русском языке для «моего гопника» и почти полный синоним – «неработь», и несколько архаический синоним – «жлоб».

***

Постоянно буду я упоминать и «людей власти» - это те, кто живут, чтобы властвовать, и иначе не могут (в просторечье - «начальники», «по науке» - лидеры), и те, кто их обслуживают, и тоже иначе не могут («чиновники», обслуга, инфраструктура лидеров). Одних от других, конечно, нужно отделять – психотипически и функционально они очень отличаются, но, для наблюдателя, в «чёрном ящике власти» они перемешаны в единую субстанцию и во вне себя проявляют всегда солидарно, единым фронтом. В своей совокупности «люди власти», прежде всего, делятся не на «начальников» и «чиновников», а на политические, отраслевые, клановые и прочие корпоративные фракции.

***

Есть ещё такой особый «класс» в России – «ветераны». «Класс» этот всё более влиятелен, всё более беспокоен и объективно всё более деструктивен для российского общества (извините). На всём Большом Западе «пенсионеры» - особая статья (в других мирах такого «класса» нет, есть возрастная группа – старики). Это общий цивилизационный тренд – особую и значимую социальную роль в современных обществах приобретают половозрастные группы. До недавнего времени, очевидным социальным доминантном в западных обществах была молодёжь, теперь, всё в большей степени - старики. А вообще я уверен, что XXI век – век женщин, вплоть до матриархата. 

***

Есть ещё «ушельцы»⁴⁸ - всякие современные «монахи», «бедные поэты и художники», «левши», «юродивые» и прочие «позитивные маргиналы». Они, губя себя социально, а иногда и физически, вырабатывают инновации: эстетические, духовные, социальные. Правда, руда их деятельности стремительно истощается: очень немногие их инновации принимаются обществом, а в основном потребляются в кругу себе подобных. В наше время «ушельцы» всё более замыкаются в себе, окапываются в субкультурах и постепенно становятся «социально-нейтральным элементом» общества. Для общества они никакие. Великие юродивые и блаженные вымерли, остались мелкие. Существование «ушельцев» немногим заметно, их исчезновение немногое бы изменило в обществе.  

Ветераны и «ушельцы» формально вроде бы тоже паразиты, но их «паразитирование» позитивно, они платят обществу за «социальное содержание» «социально-полезными функциями». Правда, «стабилизующая функция» «ветеранов» вот-вот выйдет из под общественного контроля, а «инновационная функция» «ушельцев» всё более превращается в «символическую атмосферу» с минимальной общественной продуктивностью. 

Экспертофобия – это важно

В закоулках коридоров власти, в небольших конторах, напичканных образованными людьми, во всевозможных институтах, центрах, советах стремительно формируется ещё один странный и жутко актуальный «класс-сословие» - эксперты. Очень меня это сословие беспокоит. Новые хищники на территории – это всегда беспокойно.

Если в двух словах, то эксперты - это новые «люди власти». Точнее, ещё одни.

Большой светлый зал, ряды кресел, стол ведущего. Зал полон, ведущий теребит, проверяя, микрофон, все ожидают. В зал входят люди и постепенно выстраиваются в ряд, чуть сзади и слева от ведущего. Зал затихает, ведущий встаёт: «Знакомьтесь, это эксперты – наши новые эксплуататоры».

С «экспертами» как социальной группой всё очень сложно. Они только набирают социальный вес. Смыслы их бытования и разнообразны, и расплывчаты, вычленить их из общей массы профессионалов/специалистов, учёных, политиков, общественных деятелей не всегда просто. Но немного поразбираться в них важно, хотя бы на уровне умонастроений.

***

В XIX-ХХ веках специалисты-профессионалы приватизировали представление о мире, растащив его на тысячи дисциплин, наук, профессий. В результате западные люди утратили, хоть и диковатый, но целостный взгляд на мир. Широтой пожертвовали ради глубины. Наверное, тогда это было нужно. Но сейчас нужно другое. Пришло время собирать расчленённый модерном-постмодерном мир. Заточенные в отраслях и науках человеческие знания тянутся друг к другу и во всю уже братаются на границах. Целостный взгляд на жизнь и мир стучится в нашу дверь (Ренессанс Ренессанса), но специалисты-профессионалы его не пускают.

***

Во времена освоения общественностью теорий постиндустриального и информационного общества многие авторы с плохо скрываемым восторгом говорили о новом «классе интеллектуалов» (профессионалов, специалистов, экспертов - меритократии), чья роль в принятии важнейших решений в самых различных сферах жизни всё возрастает и возрастает. Как бы сбылась, наконец, мечта Платона о «государстве философов-мудрецов» - в нашем случае «интеллектуалов-экспертов». Наконец, «умники», «очкарики», «ботаники» всей Земли выползут из свои виртуальных нор и станут-таки по заслугам «большими людьми», отомстят, наконец, и обывателям и властителям за многовековое презрение и пренебрежение⁴⁹. Но, к сожалению/счастью, это не совсем про них.

Да, конечно, информация и знания становятся главной производительной силой современности, точнее, средством производства. Но кто владеет этими «информационными средствами производства»? Казалось бы, понятно кто – те, кто нанимает «носителей информации», те, кому принадлежат все эти центры, институты, советы, и те, кто их финансирует: государство и различные частные компании.

Но знания и информация оказались очень специфическим средством производства, накрепко связанным с человеческим телом, точнее, с небольшой его частью – мозгом (несмотря на стремительное развитие электронных накопителей и операторов информации, они - всё ещё лишь приложения к этому человеческому органу, много разных гаджетов⁵⁰ к нему). Несмотря на ожесточённую борьбу на полях «интеллектуальной собственности», непосредственным обладателям знаний и информации удаётся оставаться тем, чем они и являются – «непосредственными обладателями знаний и информации». Более того, эксперты уже давно стали создавать свои организованности, вполне независимые, вполне себе рыночные, самоокупаемые, со своими целями, миссиями, комплексами. Эксперты и экспертные корпорации становятся самостоятельной общественной силой.

***

«Всё должны решать профессионалы», - твердят нам каждый день профессионалы от политики, бизнеса, искусства, науки, масс-медиа и многого другого. Но они врут, говоря полуправду.

Профессиональное знание, безусловно, незаменимо в обыденной жизни, как один из важнейших факторов в процессе принятия как частных, так и общественных решений. Проблема, как всегда, в распределении ролей и в определении приоритетов. Я считаю, что как только в той или иной сфере профессиональной деятельности возникает общественный интерес («террористическая угроза», «снос исторических памятников», «глобальное потепление», «летние пожары» и т.д. и т.п.), как только общество или значительные его части начинают активно интересоваться чем-то, что до того находилось исключительно в сфере чьих-то ведомственных, корпоративных, профессиональных интересов – с этого момента доминировать в «отраслевом дискурсе» и в процессе принятия «отраслевых решений» должен не отраслевой профессионал, а потребитель его «профессионального продукта» - простой, т.е. нормальный, без профессиональных деформаций, человек: «человек власти» и простолюдин – как договорятся. Судьба общественного интереса (общественного явления), возникшего в профессиональной сфере, должна зависеть не от профессионалов, а от обывателей, несмотря на все риски. Не профессионал, а обыватель должен определять, что ему «покупать» у профессионала (после «постмодерной экономики рейтингов и пузырей» и в этой сфере нужен своего рода возврат к «здоровым рыночным отношениям»). В сегодняшней же действительности всё происходит наоборот. Общество: «люди власти» и простолюдины, могут быть сколь угодно заинтересованы в решении острой для них проблемы, но базовое решение всё чаще принимают бесконечно «коррумпированные компетентностью» профессионалы. Более того, у них хватает наглости на этом настаивать. «Люди власти» и простолюдины поддаются «профессионалам» не по глупости, а от безысходности: оказалось, что профессионалы обладают реальной властью. Их власть - в собственности на знания и информацию, которые приобрели невероятную ценность и пребывают в вечном дефиците. И как только профессионал, превращаясь в эксперта, принимает решение торговать своим знаниями (именно знаниями, а не навыками) – он становится полезен и опасен одновременно.

***

Эксперты и их сообщества де-факто и даже де-юре обладают правом собственности на информацию. А собственность – это не только путь к свободе и самоуправлению, но и власть, и господство-подчинение, и произвол, и эксплуатация. Эксперты в роли властителей-эксплуататоров? Да. Но не все и не всегда.

«Чистый эксперт» - это человек с полезными для людей знаниями, но без навыков по их применению (правда, есть и эксперты по «навыкам применения знаний»). Есть и собственно экспертные навыки - это навыки по продвижению, продаже и защите своих знаний, по спекуляции на них, созданию спроса и т.д. Часто экспертами становятся профессионалы в чём-либо, «специалисты своего дела», в которых профессиональные знания всегда подкреплены профессиональными навыками по применению этих знаний. Чем дольше такой специалист ходит в экспертах, тем быстрее усыхают или устаревают в нём навыки, а новые в отсутствии практики по применению знаний не формируются. Бывает наоборот: «чистый эксперт» увлекается «навыками» и постепенно превращается в актора. Но здесь всё сложно.

Эксперт – советчик. Актор – деятель. Это настолько разные функции, что требуют принципиально различных наборов способностей. Советчик «от бога» - скверный деятель. Деятель «от бога» - скверный советчик. Поэтому, если высококлассный эксперт, не справляясь с гордыней, берётся «порулить» - это профнепригодность, он всё завалит, не справившись с ответственностью, не обнаружив в себе харизмы, не умея «включать и контролировать агрессию» и т.д. И наоборот, если деятель, лидер, в силу обстоятельств, берётся советовать другому деятелю, то это всегда заканчивается войной, дракой самцов за доминирование. Если записной эксперт вдруг становится хорошим деятелем, значит, экспертом он был хреновым, одна видимость была.

Профессия эксперта предполагает профессиональные знания и навыки по сбору, переработке, продвижению, продаже и передаче информации (форма передачи информации очень важна в экспертном деле). Сбор и первичную переработку информации эксперт может передоверить наёмным работникам. Ключевая же компетенция эксперта – продвижение и продажа товарно исполненного совета⁵¹. Но это мои представления.

Первые два – терпимы. Третий побуждает к сопротивлению.

***

Одно из типичных проявлений экспертной власти – навязывание «повестки» акторам-деятелям, местным сообществам и целым странам всё через тот же «авторитет компетентности» и манипулирование информацией. Речь о «повестках», обеспечивающих спрос на услуги конкретных экспертных сообществ. Примеров выше крыши: «угроза терроризма» (спецслужбы как экспертные сообщества), «пандемическая угроза» какого-нибудь очередного «животного гриппа» (тут и профильные медицинские экспертные сообщества, и производители вакцин); поголовное увлечение российских общественников «толерантностью», «ювенальной юстицией», «медиацией» и прочими не адаптированными к российским реалиям западными гражданскими практиками (сообщества западных и российских «гражданских экспертов»: для первых – освоение нового рынка; для вторых – способ укрепиться на формирующемся отечественном «рынке гражданских технологий» с помощью локомотива фондовой поддержки; для российских властей – отличный отвлекающий манёвр: поддержка самых безобидных для власти форм гражданской активности); близкий мне пример: пузырь казённого ажиотажного спроса на актуальное искусство в Перми («экспертное сообщество Марата Гельмана») и т.д. Классика экспертной власти в российской политике – Глеб Павловский. Активно влиять на политику, выступая с позиций собственного политического акторства, пытаются не только политические think-tanks⁵², но и гражданские: например, Информационно-аналитический центр «Сова», Фонд «Общественный вердикт», Ассоциация «Агора».

Дело это, конечно, тонкое, а иногда и тёмное - отличить «навязанную повестку» от «реальной». Но «тёмное» опять же потому, что в информационном пространстве доминирует «экспертная собственность на информацию». От совсем уж фиктивных «повесток», казалось бы, должна спасать экспертная конкуренция, но что-то не особенно спасает.

Власть экспертов похожа на власть фаворитов: та же неформальность, политическая и правовая безответственность. Но различия всё-таки принципиальны: фаворит получает власть благодаря личной привязанности к нему властителя; эксперт подчиняет себе людей «авторитетом компетентности» и манипулируя информацией, на которую имеется или специально создаётся серьёзный спрос. Бывают случаи, когда и та, и другая власть могут совпадать в одном персонаже, но фаворитизм тогда берёт верх, ибо при личной приязни властителя в «авторитете компетентности» уже нет особой необходимости.

В России экспертная власть только зарождается, только отвоёвывает первые плацдармы. В общей своей массе российские эксперты, конечно, не субъект, а объект власти. На всех уровнях официальная власть использует экспертов «и в хвост, и в гриву». Власти находят экспертов для обоснования любого своего решения.

Политические «винные войны» с Молдавией и Грузией были проштампованы санкцией соответствующих экспертов, но, естественно, не по их инициативе.

Однако потребность российских властей экспертно обосновывать свои решения (пусть и фиктивно) - уже плюс, уже завуалированное проявление «экспертной власти».

В общем, в России моя озабоченность экспертами в значительной степени как бы «на вырост».

***

Эксперты – это знатоки. Это те, кто советуют нам, как нам решать наши проблемы. Мы не знаем, как решать наши проблемы, а они знают. Мы всего лишь любители в решении наших проблем, а они – профессионалы. Но не те профессионалы, которые сами решают наши проблемы. А те профессионалы, которые советуют нам, как их решать. Профессия экспертов - не уметь, а знать. Мы слушаем экспертов потому, что у них есть то, чего нет у нас. У них есть информация. Мы живём, а эксперты занимаются сбором информации о нашей жизни. А потом продают её нам.

Эксперты нам очень нужны. Они убедили нас, что мы не сможем без них разобраться в политике, экономике, искусстве, общественной безопасности, в своих правах, в своём здоровье и т.д. И в значительной степени они правы. Но решения-то всё равно принимать нам. Однако, вот с этим-то и проблемы. Владея информацией, наращивая общественный капитал⁵³, становясь «сословием», эксперты стали настаивать и на праве принимать решения вместо нас. «Ведь только они обладают компетентностью, как же иначе». Но, принимая за нас решения – настаивая на вере в их компетентность - они, естественно, получают возможность принимать «наши решения» в своих интересах. Такой вот рост экспертного самосознания. Эксперты начинают «рулить», не имея для этого ни личностных, ни социальных оснований. А это уже никуда не годится: ни в политике, ни в медицине, ни в любой другой сфере советования.

«Хороший эксперт» советуют так, чтобы мы снова обращались к нему за советом (вспоминаем некоторых врачей, адвокатов, политконсультантов, искусствоведов). Своими советами они воспроизводят спрос на свои советы.

Есть, конечно, и другая сторона. Всегда существуют люди, склонные передавать своё право принимать решения в аутсорсинг⁵⁴ властям, «старшим товарищам», жёнам, теперь к этим «аутсорсерам» добавляются и эксперты. Аудитория «тренингов личностного роста», «сеансов Кашпировского», «протестанских миссионеров» и «любителей Путина» стабильна и воспроизводима. Но не эта аудитория ведёт страну в будущее.

***

Мир – профанам, война - экспертам. Нужно сопротивляться власти экспертов. Нужно привыкать к ценности собственного понимания жизни, каким бы оно ни было. Выгодно вам что-либо или нет - должны решать вы, а не те, кто на решении таких вопросов собаку съел. Выслушай эксперта, но сделай то, к чему лежит твоя душа. Эксперт должен гарантировать не только компетентность, но и лояльность, и добросовестность, но гарантировать это они не могут – нет таких инструментов. Поэтому презумпция недоверия к экспертам должна стать доминирующим общественным настроением.

Это как в наёмном труде:
Работник во имя собственного благополучия не должен доверять работодателю, и наоборот. У них противоположные интересы: наёмный работник заинтересован как можно меньше работать и как можно больше получать; работодатель заинтересован, чтобы работник как можно больше работал и как можно меньше получал. Их интересы противоположны, но они не могут друг без друга – так устроены их отношения. Взаимное недоверие – основа гармоничности их отношений. Как только один начинает верить другому – он начинает проигрывать в собственных интересах. Баланс рушится. Начинаются конфликты. Страдают оба.

Я предлагаю всем «непрофессионалам» объединяться (как когда-то наёмные работники - в профсоюзы, как потребители - в общества потребителей) и сурово отстаивать свое право на своё мнение в любой проблеме или сфере, касающейся собственных интересов, несмотря на зубовный скрежет профессионалов и экспертов – будь то градостроительство, безопасность на улицах, городская культурная политика или форма избрания главы города. Мы конкурируем с экспертами за наше будущее. Они нам не враги, но у них свои интересы. Они зарабатывают на нашей неуверенности. Они взращивают в нас нашу неуверенность, манипулируя принадлежащей им информацией. Не дайте «компетентности» водить вас за нос. Верьте своим чувствам и реакциям. Если вам что-то кажется плохим (хорошим), значит, это в самом деле для вас плохо (хорошо), что бы вам ни говорили эксперты, и вы имеете право на то, чтобы с этой вашей оценкой считались.

***

Эксперты – профессиональные знатоки того, что уже есть. Но специалисты по «real politic» и «real economic» - самый бесполезный материал для производства «другого взгляда». Эксперт – главный враг «другого взгляда». «Другой взгляд» конкурирует с «реальным взглядом» экспертов, но, в отличие от последнего, не гарантирует прибыли. «Другой взгляд» - это вызов, который эксперты не могут принять, потому и кипятятся.

***

В случае с экспертами общество попало в такую же засаду, как и с общественниками (общественными деятелями, гражданскими активистами и т.п.). В отличие от казённых властей, и те, и другие абсолютно неподконтрольны обществу, хотя, как и казённые власти, некоторая часть экспертов и общественников претендуют на власть над обществом, но на неформальную власть. С казёнными властями у общества, конечно, свои проблемы, но, формальная власть правительств и парламентов, в определённом смысле, честнее неформальной власти общественных деятелей и экспертов.

Общественники выступают от имени Общества (народа, общественных интересов и т.п.) – их никто не уполномочивал, но это настолько смело и нагло, что им верят. Общество как бы авансирует общественникам некоторую «презумпцию правоты» – «ведь они за нас, за общество, за народ», при этом, в отличие от политиков, ничего не просят взамен.

Эксперты выступают от имени Компетентности (только им известного и доступного абсолютного знания) – это тоже настолько смело и нагло, что им тоже верят и тоже наделяют «презумпцией правоты» - «как же, ведь мир такой сложный, а они берутся в нём разобраться и нам подсказать, что делать». Причём, общество наделяет общественников и экспертов «презумпцией правоты» гораздо в большем объеме, чем перепадает от него любым официальным властям. И в этом, безусловно, есть какой-то общественный смысл и какая-то польза. Но…

В процессе принятия решений у экспертов и общественников нет никакого официального статуса, а влиять на решения они могут очень серьёзно, даже в России. Никто не уполномочивает экспертов и общественников заниматься общественными делами. И слава богу. Но, реализуя свои проекты на теле общества, эксперты и общественники никому неподотчётны. По сути, ссылаясь, одни на компетентность, другие - на общественные интересы, и те, и другие делают с обществом что хотят, опираясь исключительно на собственные мотивы и интересы и ни перед кем не отвечая за последствия своих инициатив. Чего не скажешь об «органах государственной власти и местного самоуправления» - как бы там ни было, но для них есть выборы и суд. В России и то, и другое, конечно, очень плохо работает с точки зрения ответственности властей перед населением, но при упорстве и у нас многое возможно – примеров тысячи (см. подборку гражданских успехов на сайте Пермской гражданской палаты).

Дорогие мои соотечественники: русские, татары, сибиряки и прочие. Выборы, конечно, фигня, одна видимость и «ничего-то от нас не зависит». Но если кремлёвский режим с таким рвением лишает нас выборов: сначала губернаторских, а теперь и мэрских - значит, не такая уж и фигня эти выборы, значит, от нас кое-что и зависит. А они очень боятся от нас зависеть - вот и суетятся. А русские, татары да сибиряки всё клювом щёлкают, да тешат себя прибаутками о том, что «от них ничего не зависит».

Отсутствие формального статуса у экспертов и общественников в процессе принятия решений не позволяет простолюдинам контролировать их общественные усилия с помощью выборов и суда. Получается, что эксперты и общественники изначально наделены «привилегией политической безответственности»⁵⁵.

Речь не о том, что нужно максимально формализовать роль экспертов и общественников в процессе принятия общественных и политических решений - это вредно, поскольку убьёт и тех, и других как реальных и относительно независимых участников процесса (не случайно путинско-медведевский режим столь упорно формализует и организует российскую общественность). Речь о том, что эту особенность экспертов и общественников надо иметь в виду и всегда быть начеку с ними. С другой стороны, без народной веры в компетентность одних и народолюбивость других, эксперты и общественники утратят значительную часть своей силы. Что делать? Не знаю. Но никому нельзя позволять собою манипулировать.

***

«Бог компететности» - не главный бог на нашем Олимпе. Миром управляет Интерес. Не надо стеснятся своих интересов, а также вкусов, желаний, привязанностей. Компетентность должна знать своё место. Но ею, конечно же, нельзя пренебрегать. Всё в меру. Что невозможно. Поэтому некоторый перебор с недоверием к экспертам, сегодня, по-моему, вполне оправдан.

***

«Простолюдинов» я уважаю, «гопников» и «экспертов» терпеть не могу, к «людям власти» и «ветеранам» отношусь с пониманием, подозрением и недоверием, «ушельцев» хотел бы уважать и понимать, но не получается.

В мире Большого Запада доля «гопников» и «пенсионеров» увеличивается, доля «простолюдинов» сокращается, а «эксперты» становятся «людьми власти». В этих тенденциях - весь пафос «западного гниения».

«Простолюдины», «гопники», «люди власти», «эксперты», «ветераны», «ушельцы» - это не социальная структура, это всего лишь моя ярлыки, «социальные маркеры», удобные хоть для какой-то фиксации расползающейся социальной реальности.

А вообще, классы умирают, сословия возвращаются. Но уж больно мелкие.

Пояснения

Первые четыре части «Нигилиста» – это моё личное прощание с «демократией», «правами человека», «гражданским обществом» и тому подобными вещами в их классических упаковках. Оптимистическое прощание, я надеюсь.

Часть первая, вступительная. Смотрите, какая пустота - вступление оно и есть вступление, в нём нет краткого изложения всего, что будет потом, в нём лишь обоснование того, зачем нужны следующие семь частей.

Часть вторая. Перешагнуть через демократию и успокоиться – это недемократический взгляд на демократию, лишающий её гуманистической притягательности и социальной универсальности, но позволяющий прагматическое её использование заинтересованными группами.

Часть третья. Большая политика простолюдинов: ! или ? – это про «гражданское общество» как шанс для «состоятельных и благополучных», и иллюзию для «сирых и убогих».

Часть четвёртая. Такой жадный гуманизм – это перешагивание через «политический гуманизм»; другое хорошее отношение к «правам человека» без «ООНовских прав человека».

Следующие три части – это мои «другие мечты», «другие рецепты» и даже «другие способы».

Часть пятая. Власть невласти над властью власти – это неиерархический взгляд на вечное немирное сосуществование элит и народов, «людей власти» и простолюдинов; другое представление о социальном порядке: с «господством-подчинением», но без «верхов» и «низов».

Часть шестая. Легенда о расе юродивых – это биоцентричный взгляд на социальную структуру общества, гипотеза о социальных расах и обслуживающих их социальных институтах.

Часть седьмая. Макиавелли для простолюдинов – это остро прагматический и сугубо политический взгляд на «низовое» влияние на «верхи»: как простолюдину правильно управлять элитами в своих интересах, не заморачиваясь демократией, правами человека и гражданским обществом и оставаясь в достойном статусе далёкого от публичной власти человека.

Последняя, Часть восьмая. Другое «другое» - это винегрет из кратких бездоказательных изложений прочих моих «социо-гуманитарных» фантазий и настроений.

Все восемь частей - это ни какая-нибудь там концепция или теория, это несколько этюдов в стиле «другого», объединённые некоторой общей мировоззренческой логикой. Нам всем нужно тренироваться в «другом». Вот я и тренируюсь. И всем советую.

Следующая, вторая часть «Нигилиста», будет опубликована в начале декабря 2010 года, остальные шесть частей, если ничего особенного не случится, будут опубликованы в течение 2011 года.

***

Я понимаю, что «примеры из жизни» - это вежливость автора, пишущего отвлечённые тексты. Но для меня самого факты и примеры – это самое скучное в научных и околонаучных книгах. Жизнь вообще скучна в своих проявлениях, интересны лишь смыслы.

С годами, в силу обстоятельств, я превратился в ходячее хранилище многих тысяч фактов и оказался просто неиссякаемым источником «примеров».

За 12 лет в общественных приемных Пермского регионального правозащитного центра и Пермской гражданской палаты мне довелось индивидуально беседовать с 18 тысячами посетителей, выясняя их проблемы и принимая решение «будем помогать или не будем». С 1996 по 2009 год я организовывал гражданские экспедиции в малые города и посёлки Пермского края и близлежащих регионов – всего таких экспедиций было 56 в 35-ти населённых пунктах четырёх регионов - тысячи людей что-то от нас, полезное и не очень, получали, что-то вместе с нами, важное и не очень важное, делали. С 1997 года в рамках миссий гражданского контроля часто приходилось бывать в тюрьмах, колониях, спецприемниках, изоляторах, вытрезвителях, в интернатах для детей, стариков и инвалидов – перед глазами прошло пять десятков таких учреждений, сотни их обитателей и десятки их проблем. Работал с двумя федеральными и с тремя пермскими региональными правительствами («реформа трудовых отношений», «сиротская реформа», «социальный заказ» и др.). В двухтысячных в качестве «гражданского эксперта» в рамках различных «общественных школ» объехал всю страну: что-то пытался доказывать «гражданскому активу» в двух десятках региональных столиц. В начале 90-х делал примерно то же самое, но только в меньших объёмах и как партийный бюрократ (социал-демократический), а во второй половине 90-х - как правозащитник. В последние полтора года Пермская гражданская палата, председателем которой являюсь последние 15 лет, коллекционирует гражданские успехи со всей России – незабываемое информационное зрелище.

В своё время я с охотой отслужил в армии; на излёте социализма успел поучаствовать в подпольных антисоветских организациях, пообщался с КГБ, но вовремя, ещё на стадии уголовного дела, попал под «горбачёвскую амнистию»; учился на историка в университете, был отчислен «за политику», с приходом Перестройки доучился; пять лет проработал заводским социологом; несколько лет в разное время прокладывал трамвайные и железнодорожные пути, был токарем и кузнецом-штамповщиком; в 1987-88 годах был соорганизатором первых пермских экологических и демократических групп, потом занимался партийной политикой: был сопредседателем и председателем одной из постперестроечных протопартий – социал-демократической, вместе с замечательными друзьями и коллегами распахивал окна возможностей в Перми и Москве; в 1994 году ушёл из политики, пришёл в правозащиту, собрал Пермский региональный правозащитный центр и Пермскую гражданскую палату; в конце 90-х организовывал гражданский контроль в пермских колониях и тюрьмах; писал и продвигал самые разные социальные и гуманитарные региональные законы – как правило, их принимали, иногда изрядно подправив; пытался что-то изменить в наших сиротских и стариковских интернатах, вместе с женой сочинял и продвигал региональную «сиротскую реформу» - многое получилось; безответственно упражнялся с чтением лекций политологам и юристам в университете; теоретизировал в своё удовольствием со всем, что попадалось под руку; играл во всевозможных гражданских школах «эксперта по правам человека и гражданскому обществу»; время от времени судился с властями, время от времени власти пытались судить меня за тексты; в конце 80-х был организатором и участником многих массовых протестных акций, потом забросил это дело, но недавно снова вернулся к этим практикам – режим доводит.

Я - пермяк, но приходилось многими месяцами жить и работать в Москве, в юности часто обретался в Ленинграде. Последние 12 лет часто бываю в Европе, в основном в «малой», нетуристической. В свое время очень много приходилось общаться и иметь общие дела с западными политиками, государственными и гражданскими бюрократами. Сегодня то же самое можно сказать об отечественных, с которыми то сужусь и ссорюсь, то что-нибудь пытаюсь вместе сделать. Всё, что я ни делал, я всегда делал с кем-то, всегда с профессионалами, поскольку сам всегда непрофессионал, и всегда в организациях, которые, как правило, сам и создавал. В силу мистических законов, по которым живут организации, примерно каждые семь-восемь лет почти полностью обновлялась команда, с которой я в очередной раз пытался мешать событиям идти своим чередом.

В общем: примерно 9 лет - в «политиках», примерно 11 лет - в «правозащитниках», последние 5 лет - в «гражданских политиках», как у нас это называется.

С 90%-ной вероятностью я могу подобрать красивые примеры под любые два взаимоисключающих тезиса «о жизни общества». Но применительно к примерам и фактам я уже давно занят другим. Я занят истреблением фактов: вместе с подсознанием упорядочиваю и упаковываю факты в свои мечты, представления и настроения. В этих упаковках бедные факты и гибнут, задыхаясь в душной атмосфере «нейронного синтеза» и лишаясь всего лишнего в безжалостных процедурах распредмечивания.

«Примеры из жизни» - это заигрывание озабоченного смыслами умника-автора с «тупым читателем» в условиях невиданного общественного безразличия к смыслам. Но мне-то на тупого читателя рассчитывать не приходится. Цена безразличия публики для меня минимальна – ни выборы выигрывать, ни диссертацию защищать, ни деньги книгами зарабатывать, ни экспертную карьеру продвигать мне не надо. Какие-то читатели и какое-то внимание – знаю, будут. Что сверх того – нечаянная радость. Поэтому примеров будет немного, ровно столько, сколько интересно и важно лично мне. Минимум фактов, максимум абстракций и голых смыслов.

Чистая мысль чиста, даже если абсолютно ложна.

***

Рассуждая об обществе, власти и тому подобном, мне всякий раз приятно обнаруживать, что я непонятно кто: не правый и не левый; не патриот и не космополит; не консерватор и не прогрессист; не радикал и не умеренный; не фашист и не гуманист; не либерал и не социалист; не эксперт и не профан; не учёный и не неуч; не человеколюб и не человеконенавистник; не «за демократию» и не «за диктатуру»; не «за режим» и не «против режима». Очень это позитивно - быть никем из тех, кто есть, и при этом кем-то всё-таки быть. Загадочный такой.

Понятно, что всё сложнее и не совсем так. Но это естественное непопадание в заготовленные лунки захватывает и вдохновляет. Даже если это непопадание - всего лишь иллюзия.

***

Я, действительно, «не эксперт и не профан, не учёный и не неуч». Я - тот самый «рефлексирущий практик», со всеми плюсами и минусами. С одной стороны, я не начитан, не осведомлён интеллектуально настолько, чтобы иметь право писать «отвлечённые тексты». Знания во мне часто заменяются опытом, интуицией и пониманием. В этом смысле я постоянно подставляюсь под «изобретение велосипеда», всякие наивности и глупости. С другой стороны, эта моя неосведомлённость сохраняет во мне, я надеюсь, некоторую целостность, естественность и самостоятельность взглядов, при всёй относительности того, другого и третьего.

***

Так получилось, что в социально-профессиональном смысле для внешнего наблюдателя, да и для себя самого, я, действительно, непонятно кто: то ли политик, то ли гражданский активист, то ли журналист-публицист, то ли эксперт по каким-то непонятным вопросам. Любитель «подумать», не мыслящий себя без практик. Недоделанный историк, социолог, этолог, юрист, менеджер, публицист, социальный технолог. Есть ещё, правда, ярлычки «общественного деятеля» и «гражданского политика», но что это такое в современной России и как выглядят их компетенции, корпорации, институции? Однако, именно это подвешенное, социально не очевидное и по-своему маргинальное состояние очень важно для меня. Ведь, действительно, нет ни одной группы, корпорации, организации, сообщества, которые бы считали меня своим. И я сам не обременён никакой корпоративной принадлежностью. Я реально социально ничей. За мной никого нет. Мне не на кого оглядываться, кроме двух-трёх близких людей. Отсюда главное - мой взгляд в максимально возможной степени частный взгляд. Хотелось сказать «свободный», но это гордыня.

***

***

Много закавыченных терминов – это стихийная дань времени. Я запутываюсь со смыслами слов: они так быстро устаревают, меняются, вечно куда-то ускользают, расползаются.

***

Нужно осторожно относиться к даваемым мною определениям терминов, поскольку все определения я выдумал сам, точнее, изложил в том виде, в котором они во мне уже так или иначе существуют. Уж коли решил излагать собственное мировоззрение, то и термины должны употребляться в аутентичном⁵⁶ для меня смысле. Собственно, это такой маленький эксперимент внутри этих текстов. Эксперимент состоит в том, что я дал себе слово, определяя термины, не заглядывать в словари. Думаю, в большинстве случаев от конвенциональных смыслов я не очень далеко ухожу, но субъективного и не очень грамотного в моих определениях, думаю, предостаточно. В общем, создание собственного словаря оказалось делом столь же увлекательным, сколь и нервным, с постоянным страхом: как бы не опростоволоситься.

Кроме того, как уже в этой, первой части, заметно – сносок с определениями очень много, и часто я определяю термины, которые уже давно не принято определять. Во-первых, я заметил, что актуально вставленное определение даже широко известного термина очень хорошо прочищает и заостряет смысл написанного; и, во-вторых, читать эти тексты могут очень разные люди, поэтому не надо лениться объяснять хоть и распространённые, но специальные термины.

***

И в заключение вступления.

Я знаю, что многие читатели предпочтут воспринять мои рассуждения не только как полный бред, но и как попытку забыть, опорочить, закопать великие «демократические завоевания» Западной цивилизации. В их картине мира, покушаясь на демократию, права человека и гражданское общество – я выступаю за всё плохое, против всего хорошего. Проблема этих людей в том, что они живут в «ситуации однозначно худших альтернатив»: если не демократия - значит, диктатура; если не «права человека» - значит, «закон джунглей»; если не «политический гуманизм» – значит, «политическое человеконенавистничество»; если справедливость не предполагает равенства – значит, не будет никакой справедливости и т.д. Двумя-тремя веками раньше, помнится, считали: если не монархия – значит, хаос и анархия; если не вера в бога – значит, вера в дьявола.

В моей «картине мира» всё по-другому: если, например, либерализм плох, то альтернативой ему является не фашизм, а другая форма свободолюбия.

Чтобы найти эти иные формы, надо понять, что они есть. Колумб сначала понял, что на западе должна быть земля, а потом открыл её.

¹ Плацебо – «пустая таблетка» с объявленными чудодейственными свойствами, рассчитанная исключительно на эффект самовнушения.

² Фобия - постоянный, необоримый страх перед чем-либо.

³ Лютер – Мартин Лютер, первая половина XVI век, немец, сначала - студент, потом - монах, затем - учёный-богослов и, наконец, религиозный революционер, отец Реформации. Реформация - бунт европейских христиан против зажравшейся церкви, которая перестала служить людям, перестала спасать их от страхов, сомнений и тоски. В результате Реформации образовался протестантизм – как бы очищенное от церковных грехов скромное, деятельное, аскетичное христианство, отрицающее посредническую роль церкви в общении человека с богом. Для меня Мартин Лютер – родоначальник «социального проектирования». Ещё есть Мартин Лютер Кинг (по-моему, самое нескромное из имён) – лидер движения северо-американских негров за равноправие в 50-60-х годах ХХ века.

⁴ Эпоха Просвещения, она же - Новое и Новейшее время, она же - Модерн и Постмодерн, она же - индустриальное и постиндустриальное общество – период в жизни Запада примерно с XVIII века и, видимо, по наше время, с почти трёхвековым предвестием в лице Ренессанса, Реформации и «безрефлексивного капитализма» XVII века.

⁵ «Интеллектуальные гетто» - одно из социальных последствий постмодерного обессмысливания смыслов: почти любая интеллектуальная акция обречена в нашем обществе на «геттизацию», информационную изоляцию в кругу себе подобных. Обречена самым естественным образом, а не по чьей-то злой воле. В наши дни любое интеллектуальное усилие в «большом общественном мнении» заранее обесценено. Смыслы не продаются – продаются только формы (в том числе новые формы классических модерных смыслов). Это понимают и интеллектуальные акторы, и медийные промоутеры, и даже не пробуют всучить свои и чужие интеллектуальные подвиги широкой общественности - самоцензура проявляет себя по-разному. Всякая эпоха заканчивается самоотрицанием. Эпоха Просвещения - не исключение.

⁶ Конвенция – соглашение как общее согласие.

⁷ Парадигма – общепринятые фундаментальные установки.

⁸ Толерантность – терпимость к иным, другим, чужим, но не просто терпимость, а терпимость, требующая искреннего приятия, сочувствия, понимания иных, других, чужих. Толерантность – гуманная терпимость.

⁹ Политкорректность – формальная, прежде всего, языковая, терпимость; свод правил поведения в публичном пространстве, профилактирующий конфликты вокруг национальной, религиозной, половой и прочей принадлежности.

¹⁰ Мультикультурализм – представление о принципиальном равенстве всех культур, по каким бы признакам они ни определялись: национальным, религиозным, социальным; отсюда - право культур на автономию + соответствующая политика социальной фиксации культурных различий и автономизации культур.

¹¹ Пубертатное – связанное с периодом полового созревания; подростковое.

¹² Субкультуры – в принципе, достаточно и дословного перевода: «подкультуры», а точнее – меньшинства, настаивающие на своей особости и замыкающиеся в ней; можно и так: меньшинства, настаивающие на культурной автономности внутри «большой культуры».

¹³ Центризм реален, когда радикален.

¹⁴ Ксенофобия – страх перед чужими (пассивная ксенофобия), враждебность к чужим (активная ксенофобия).

¹⁵ Институты – всё, что существует в обществе по общепринятым правилам: организации, органы, писаные и неписаные нормы, законы, традиции, обычаи и т.д. Интрига вокруг этого термина заключается в том, что на самом деле люди далеко не всегда взаимодействуют по правилам и мучаются от этого - хаос, непредсказуемость, произвол. Институты повышают эффективность нашего взаимодействия и спасают нас от хаоса и произвола. Главная проблема институтов: кто контролирует институты, тот использует общие правила в своих интересах.

¹⁶ «Пустыня реального» - фраза из фильма «Матрица», возвышенная до метафоры Славоем Жижеком (почти уже культовый современный левый словенский социальный философ).

¹⁷ Эклектика – смешивание, но не перемешивание. Смесь, в которой каждая из составляющих частей не утрачивает своих свойств.

¹⁸ Яркие результаты налицо, но они не решают проблем, а лишь переупаковывают их, изменяют форму. Классический пример с Владимиром Путиным и Чечнёй: Президент «замирил Чечню», а страна в результате получила паразитический, «байско-феодальный», «радикально-исламистский» кадыровский режим – почти независимое государство, бездонное чрево, пожирающее российский бюджет и неиссякаемый источник политической и криминальной напряжённости для всей страны. Но зато каким эффектным было само «замирение» с «маленькой победоносной войной» и «спасителем отечества».

¹⁹ Прозелитизм – рекрутинг, вовлечение верующих, поклонников, сторонников.

²⁰ Промоутеры – «продвигатели» товаров, услуг, ценностей; те, кто убеждают кого-либо что-либо потребить.

²¹ Речь идёт об Олеге Анатольевиче Чиркунове, губернаторе Пермского края с 2005 года.

²² Фраза только для посвящённых.

²³ Агностик – это тот, кто считает, что раз и навсегда ни в чём разобраться не получится. Рано или поздно выяснится, что чего-то не учёл, не знал или не понимал. Агностиком может быть и узколобый скептик, и сторонник постоянного обновления вечно несовершенных знаний о мире

²⁴ Антропология – наука о происхождении, эволюции и биологии человека.

²⁵ «Большой Запад» - для меня это условно белый, условно христианский мир, переживший или переживающий модернизацию и включённый в «глобальность». В мой «Большой Запад» входят: «традиционный Запад» (Европа с Израилем, но без Турции, Северная Америка без Мексики, Австралия и Новая Зеландия) + «периферийный Запад» (Россия, Чили(?), Аргентина(?)). Критерии вычленения «Большого Запада» - не только расовые (в основном европеоиды), культурные (христианство) и цивилизационные (модернизация), но и производные от них политические: я считаю, что применительно к этим странам возможна цивилизационная солидарность не только и не столько правительств, сколько населения. Т.е. в случае глобальной угрозы возможны единые, глубоко консолидированные действия народов «Большого Запада». При этом «Большой Запад», скорее всего, недолговечный феномен - его расовая, культурная и цивилизационная идентичность стремительно размываются. Наверное, возможен и «ренессанс», но в голову приходит только «новый фашизм» с тотальной «цивилизационной зачисткой» западных территорий. Но, как всегда (даже если отбросить соображения гуманности), социальная и популяционная цена такого «возрождения» для всех участников процесса будет настолько высока, что сопротивление «возрождению» будет не менее тотальным и яростным. Более того, даже если «цивилизационный фашизм» будет возможен политически, вряд ли он будет возможен технологически.

²⁶ Эвристичный – чреватый открытием, способствующий открытию; от знаменитого архимедова восклицания: «Эврика!» - «Нашёл!»

²⁷ Имманентный – внутренне присущий, проистекающий из сути.

²⁸ Гамбургский счет – окончательный счёт, счёт, не предполагающий пересчёта.

²⁹ «Городские племена» - очень точная метафора французского социолога Мишеля Мафессоли, большого знатока постмодерных практик.

³⁰ Рефлексия – осознание и осмысление себя, анализирование причин и последствий своих поступков. С одной стороны, рефлексия – это интеллектуальный навык, которому можно обучать. С другой стороны, рефлексия – это врождённая способность, которой немногие обладают. В этом случае рефлексия предстаёт как тяга к «самоанализу», «самокопанию» и т.д.

³¹ Дискурс – то, что в данном обществе/сообществе принято говорить на данную тему.

³² Ментальный – умственный, имеющий отношение к разуму, думанию, не к совокупности знаний, а к процессу и смыслам мышления.

³³ Парафраз – пересказ. Актуализированное воспроизведение чего-либо, как правило, сокращённое и упрощённое.

³⁴ Идентичность – с одной стороны, это общие качества, объединяющие людей в группу, то, чем похожи все члены группы, то, что их всех объединяет. С другой стороны – это «чувство идентичности», ощущение родства, близости, сопричастности с теми, кто обладает такими же, как у тебя, важными для тебя, качествами.

³⁵ Экзистенциальный - очень упрощая, имеющий отношение к смыслу человеческого существования, к личностному самоопределению.

³⁶ Алармист – от французского «тревога», человек, живущий в вечной тревоге, воспринимающий жизнь как совокупность опасностей, угроз.

³⁷ Моветон – дурной вкус.

³⁸ Анклав – нечто полностью находящееся внутри другого. Обычно имеется в виду государство или его часть, полностью находящееся (географически) внутри другого государства. Например, Лесото внутри ЮАР.

³⁹ Сакральный – свящённый, культовый. Десакрализация – лишение святости, культовости.

⁴⁰ «Прогресс, Демократия, Равенство, Гуманизм, Рационализм, Индивидуализм, Просвещение» и «рынок, демократия, права человека и гражданское общество» - это, конечно, всего лишь символические ряды, характеризующие эпоху. Поэтому ряды эти могут быть сокращены, дополнены, изменены, хотя лично для меня символичен и важен именно такой состав.

⁴¹ Джон Ролз – американский философ, прежде всего, известен как автор «Теории справедливости».

⁴² Антропоморфность – человекоподобность.

⁴³ Идеократия – власть идей; идеи в их подчиняющем влиянии на нас.

⁴⁴ Панацея – универсальный рецепт.

⁴⁵ Софистика – интеллектуальная хитрость, маскирующаяся под мудрость. Совокупность формально логических приёмов, с помощью которых риторически можно оправдать любой бред: «подмена понятий», «выдёргивание из контекста» и т.д.

⁴⁶ Мейнстрим - главное течение; основное направление в чём-либо.

⁴⁷ Феня – российский блатной жаргон, я бы даже сказал, язык.

⁴⁸ Есть у Артёма Марченкова (медиа-активист, социальный философ, большой знаток современного активизма) такая замечательная классификация типажей молодёжной активности: «бумеры», «космонавты», «растиньяки» и «ушельцы» (см: http://www.pgpalata.ru/reshr/alm/01-04.shtml).

⁴⁹ Вспомнился замечательный фильм «Соломенные псы» с совсем молодым Дастином Хофманом – великая и ужасная месть от имени всех «очкариков» всем гопникам.

⁵⁰ Гаджет – приспособление; сегодня, в основном, электронное маленькое оригинальное приспособление к какому-нибудь электронному же устройству, вроде мобильного телефона.

⁵¹ В широком употреблении под «экспертом» часто понимают не только знатока-советчика, но и исследователя. Ещё немного и «эксперт» будет полным синонимом «интеллектуала».

⁵² Think-tanks – «фабрики мысли», «мозговые центры»

⁵³ Общественный (социальный) капитал – объём общественного доверия.

⁵⁴ Аутсорсинг – передача своих функций внешним исполнителям.

⁵⁵ Это в отношении правозащитников сказал Джон Данн, политический философ из Кембриджского университета.

⁵⁶ Аутентичный – подлинный.